День отца (СИ) - Лабрус Елена

— А почему мне должно быть стыдно? — хмыкнула она. — Это тебе должно быть стыдно, благородный непогрешимый Рим. Вот пусть твоя любимая женщина, — выплюнула она через губу, — услышит правду о святом Риме, спасителе несчастных и обделённых. Мне никто не предлагал частных яслей. Ни ты, ни твой отец не тропились меня подменять бессонными ночами. И друзья не предлагали свои услуги с еженедельным дежурством. Нет, ради меня никто так не старался. Я колотилась одна, как могла. Никто не собирался облегчать мою жизнь. Я же мать. Я должна. Да, Стефания? Стефания! — передразнила она. — Мне даже имя поменять не разрешили.

— Таков порядок, Полина. Так её зарегистрировали!

Но она меня словно не слышала.

 — Хотя зачем? Если бы не это вышитое на одеяльце имя, знаешь, как бы ты её назвал? Слава! — она засмеялась. Истерически. Визгливо. Совершенно невменяемо. — И мальчика бы тоже назвал Слава. Очень удобно, да? — Полина повернулась к Славке, а потом снова ко мне. — Для тебя же всю жизнь существует только одно имя. И одна женщина!

— Прости, Рим, — взялась Славка за ручку входной двери, у которой я стоял, ошалевший, раздавленный, практически размазанный, — я пойду.

— Слав, — я взял её за руку, но она мягко отстранилась.

— Всё это правда не моё дело, и для меня слишком, — покачала головой. — Прости.

Батя мой Рамзес!

Как же хотелось стукнуться лбом в стену. Со всей силы.

Или стукнуть об неё чёртову Полину.

— Я позвоню? — выбежал я проводить Славку до такси.

Она посмотрела на меня и ничего не сказала.

скромнее всех на свете сердце

оно не рвётся прочь из рук

наружу просится тихонько

тук тук

Глава 24

Она ничего не сказала.

Не ответила ни на один мой звонок за два дня. Не прочитала ни одно сообщение.

И я бы всё бросил и поехал. Но у Стешки поднялась температура, а Полина…

Полина выпила всю кровь и ушла в гостиницу.

Два дня с больным ребёнком на руках показались вечностью.

Адом, где в горячечном бреду я метался от столика с лекарствами к телефону, блуждая от недосыпа между сном и явью и, если держался, то только потому, что «кто, если не я».

— Ты вообще представляешь, как это прозвучало? — прохрипел я Князеву тихо, чтобы не разбудить забывшуюся тревожным сном Стешку, и упал без сил лицом на стол в кухне, пока варился кофе.

— Что всё это время за Славкиной спиной ты собирался вернуть Полину? — так же тихо ответил Князев. — Ты не сказал ей?

— Что не сказал?! Сказал, что развожусь. Что хочу удочерить Стешку.

— Но это же был просто один из вариантов, самый простой и безболезненный, тот который озвучила Полина.

Я выдохнул как сдыхающее чудовище, издающее последний вздох.

— Зачем ты сказал, что она должна отказаться от родительских прав? Ты же понимаешь, что если она это сделает, то никогда не сможет усыновить никакого другого ребёнка. Ей и тридцати нет, у неё вся жизнь впереди. А я словно предложил поставить на ней крест. Конечно, она слетела с катушек.

— Она слетела с катушек из-за Орловой. А про отказ от родительских прав она сама предложила, Рим. Сама, — тихо взвыл Князев. — Я бы и не заикнулся о подобном. Но она, видимо, или уже проконсультировалась у адвоката, или в принципе интересовалась вопросом, в интернете почитала. По телефону она вела себя вполне адекватно.

— Адекватно? — поднялся я и закрыл лицо руками. — Слышал бы ты какой грязью она нас полила. Чего только ни наговорила! При Славке. Славке! А когда та уехала, ещё и отцу. Про себя я молчу. Вот ведь воистину: если хочешь узнать человека — подай на развод.

— А ведь мы хотели, как лучше, — вздохнул Князев. — Хотели мирно, по-людски. Договориться.

— Договорились, — выдохнул я, опуская руки. — Ребёнок уже заболел. Батя на валидоле. Славка не отвечает. Командор да и тот в угол забился, словно в чём-то виноват. А у меня одно кровожадное желание — придушить эту дрянь. А лучше отмотать время назад на тот проклятый день, когда она подошла ко мне у тебя на вечеринке и ответить «Нет, я не танцую». Гейм овер!

— Это я её к тебе послал, — виновато повесил голову Олег. — Я рассказал ей про твоё разбитое сердце и Орлову. Вот она и пошла тебя утешать.

— Чтоб у тебя чирей на заднице вскочил, Князев!

— Ну хочешь, я поеду с тобой к Славке, когда Конфетка поправится. И всё ей объясню. Сам. Мне она поверит. Я же её терпеть не могу.

— Угу, — кивнул я. — Только тебя ей и не хватало, после всего, что она услышала.

Кофеварка зашипела. Стешка проснулась и заплакала.

На этом разговор можно было считать законченным.

К счастью, к вечеру температура у Стефании спала. О ложку звонко стукнулся уголок вылезшего зуба. Моя девочка принялась радостно мусолить ложку, и батя буквально выгнал меня из дома.

И я знал только один адрес, куда мог ехать, обгоняя красные светофоры.

— Слав! — я бы упал на колени прямо у двери, но она меня остановила.

Заплаканная, измученная, она зябко куталась в тонкую кофточку, совсем как тот раз, когда я приехал в снег, только больше на меня не смотрела. Совсем. Отворачивалась в сторону.

— Прости, что тебе пришлось всё это услышать, — развёл я руки в стороны, не рискуя сам её обнять. — Но как бы оно ни прозвучало, всё не так.

Она разбивала мне сердце тем, что колебалась, но всё же ткнулась в грудь, прижалась. Я выдохнул с облегчением.

— Прости. Пожалуйста.

— Не надо, Рим, — всхлипнула она. — Тебе не за что извиняться.

— Уверен, есть, — прижал я её к себе и вдруг увидел… чемодан.

Потом обратил внимание на бардак, словно она не знала, что с собой взять, и вещи, которые не пригодились, просто кидала рядом.

— Ты… уезжаешь?!

— Да, — кивнула она и отстранилась, так и не встретившись со мной взглядом. Посмотрела на часы на тонком запястье. — Самолёт через три часа.

— Самолёт? — замер я, когда она снова принялась скидывать вещи. — Тебе нужно лететь по работе?

Она мотнула головой: нет.

— Я настолько тебя обидел, что ты решила сменить обстановку? То есть да, — поспешно исправился я, — конечно, я тебя обидел. Но я боюсь предполагать чем. Подозреваю, из того отвратительной сцены мы могли сделать совершенно разные выводы. И то, что ты ушла… Слав, давай поговорим!

 — Дело не в тебе, — покачала она головой, так на меня и не глядя.

Но её резкие движения, с которыми она швыряла свои дорогие брюки и кофточки в чемодан, совсем мне не нравились. Совсем.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

На кухне запищала кофемашина, сообщая, что закончилась вода или сливки, или надо поменять фильтр, а может, это был снова открытый холодильник…

— Я посмотрю, — сорвался я с места, опережая Славку.

Это оказалась посудомойка, домывшая посуду. Я открыл дверцу, чтобы расставить две несчастных тарелки по местам, и одну даже поставил, когда взгляд упал на включенный телевизор.

Звука не было. Но из нарезки кадров, что показывали в новостях спорта, было всё понятно и так.

Финальный матч КХЛ. Счёт три-три. Опасный момент. Бахтин отправляет шайбу в ворота, бросаясь наперерез защитнику. Его жестоко сбивают на полном ходу. Он врезается в борт. Потом падает на лёд. И никому уже словно нет до него дела, безжизненно лежащему на льду. Трибуны ликуют: ГОЛ! Он забил победный гол! Его клуб стал чемпионом КХЛ! Чемпионом России!

Носилки. Врачи. Кровь на льду. Много крови…

— У него перелом бедра, сотрясение мозга. И резаная рана, — Славкин голос заставил меня повернуться. — В новостях этот момент вырезали, а в прямом эфире было видно: когда Макс упал, его полоснули коньком по шее. Он сейчас в больнице. В себя пока не пришёл. И я лечу… к нему.

— Да. Да. Я понимаю, — кивал я как китайский болванчик, с трудом осознавая её слова, но совершено точно, кристально ясно понимая: она возвращается к Бахтину.