Ты родишь мне ребенка (СИ) - Колесникова Вероника

Я физически чувствую его злость и неприятие – мне кажется, еще чуть-чуть и в нем перевесит его звериная натура и он просто-напросто перегрызет мою глотку.

Просто потому, что я не сдалась в его плен, не упала к его ногам, хоть он этого и хотел. А Асылхан, как можно понять, всегда получат желаемое. И от того, что я оказалась единственной, кто пошел против его воли, он жаждет подчинить меня острее, чем остальных. Так мне кажется.

Я борюсь с собой – мне безумно, безумно хочется прямо сейчас упасть к нему в объятия, вдохнуть его аромат, почувствовать его сильные руки на своей талии, спине, но я борюсь…Борюсь до последнего. Сама с собой.

Вдруг в его глазах отблеском затаенной мысли мелькает огонь. Мне становится физически дурно на минуту от того, насколько быстро в памяти всплывают события многолетней давности, когда я потеряла возможность быть нормальным человеком, красивой девушкой, и тут же накатывает понимание, воспоминание о том, КТО повинен в этом.

Я одергиваю себя, резко, быстро.

Как только я ловлю себя на мысли о том, чего мне на самом деле хочется, тут же делаю несколько шагов назад, поглаживаю животик рукой, будто бы пытаюсь успокоить того, кто там сидит, но на самом деле просто стараюсь отстраниться таким образом от жуткого мужчины рядом.

Мне боязно, мне страшно, начинает колотить изнутри мелкой дрожью…

Но еще больше хочется приблизиться, провести рукой по щеке, ощутив колючесть легкой небритости. Меня тянет к нему, тянет невыносимо, но от этой жажды хочется избавиться – так говорит мне мой разум. Нельзя, немыслимо, запрещено!

Он резко разворачивается, буквально зыркает глазами в мою сторону и пропадает в темноте вечера. Я остаюсь одна.

Издалека слышатся разговоры, но они идут монотонным гулом, и странно то, что, когда рядом был Камал, я не слышала ни единого звука, казалось, что мы с ним провалились в какой-то вакуум, нас накрыло звуконепроницаемым колпаком. И сейчас реальный мир понемногу просачивается в мое сознание, отвоёвывает меня из объятий дум о Камале.

Я подхожу к столу, медленно открываю коробочку, откладываю крышку.

В темноте не понятно, что это, что находится внутри. Запускаю руку в теплую бархатную мякоть упаковки и едва не одергиваю руку в страхе.

Ох. Меня будто жалит холод стали.

Что это?

Непонимающе поднимаю увесистую вещь, и железо приятной тяжестью ложится в ладонь. Что это такое?

Подношу к глазам и едва не ахаю от удивления, желая отбросить подальше подарок, как гремучую змею.

Только Камал мог сделать такой подарок. Только Камал.

Это пистолет. Оружие.

Я благоговейно осматриваю его изящные прямые линии, провожу пальцем по курку. Мне хочется вдохнуть этот аромат стали и новой жизни в себя, и чувствую, как все мои страхи и печали потихоньку отступают от меня.

Вокруг будто бы рассеивается тьма.

Так странно.

И не понятно.

Как это возможно? Но именно с этим пистолетом в руке я ощущаю себя настоящей хозяйкой положения, меня будто броней окутывает уверенность в себе – чувство, которое так редко поселялось в моей душе.

В коробочке лежат документы, и я понимаю, что это не настоящее оружие. Так, пугач, он не может причинить вреда даже крупной собаке.

Но все это не важно. Совершенно не важно, потому что каким-то мистически образом он начал делать одну важную вещь: помогать мне стать той женщиной, которая может постоять за себя против всего мира. Защитить своего ребенка от кого бы то ни было, и не рассчитывать ни на кого при этом.

Я поднимаю голову, безрезультатно вглядываюсь почти невидящими глазами вперед, и в моей душе волной поднимается теплое чувство уважения, которое я испытываю к Камалу – мужчине, который даже на расстоянии умеет делать все, чтобы его не забыли, и при этом делает все по-своему, в своем стиле.

Глава 32

На следующее утро я просыпаюсь с головной болью. Игоря нет в постели, наверное, он уже в кухне развлекает Людмилу Прокофьевну – то еще испытание, как по мне. Властная, наглая, чересчур уверенная в себе и неотразимости своего сына она невероятно действует на нервы.

Игорь позвал ее к нам для того, чтобы она помогала с ребенком, но мне неимоверно хочется выставить ее вон из дома и побыть немного в расслабляющей тишине. Вместо помощи она приносит лишь стресс…

— О, барыня наша проснулась! — приветствует Людмила Прокофьевна меня, неодобрительно зыркая из-за кружки с чаем в мою сторону. Оглядывает внешний вид, конечно же, отмечает все детали: и что халат с одной стороны немного помят, и что волосы не уложены должным образом, и что на щеке все еще виднеется отпечаток ладони со сна.

 — Долго же ты спишь, красавица! — ехидно отпускает она неприятную колкость, но я делаю вид, что не слышу ее и прохожу к кухонному столу.

Игорь торопливо допивает свой кофе.

— Уже уходишь? — разочарованно спрашиваю я. Мне хочется уцепиться за его руку, остановить, чтобы он не пропал как всегда на весь день. Не оставлял меня с этим канцлером в юбке, так похожей на Долорес Амбридж из «Гарри Поттера».

— Конечно уходит, — вмешивается в чужой разговор, как всегда, женщина. — Он, в отличие от тебя, деньги зарабатывает, семью вашу содержит.

Она неаппетитно отхлебывает горячий напиток из кружки. Игорь виновато поводит плечами, и буквально срывается с места, убегая прочь. Не уверена, что в воскресенье в офисе есть такая срочная работа, что заставляет моего мужа и в этот вполне заслуженный, законный выходной проводить там время, но не могу ничего сказать, сделать.

— У хорошей жены муж будет дома сидеть, — ворчит она, вставая и вразвалочку передвигается к раковине, чтобы сполоснуть кружку под струей воды. В кухне установлена посудомоечная машинка, но ей нужно все сделать самой – подчеркнуто и медленно, чтобы показать, как должна вести себя, по ее мнению, хозяйка.

У меня в голове начинают отстукивать марш маленькие молоточки. Я медленно потираю виски, чтобы снизить давление, но это, конечно, не помогает – вчера я сильно перенервничала, и сейчас наступает откат.

— А ты, как стрекоза – поешь да поешь…А как там в басне про стрекозу и муравья? Лето красное пропела, оглянуться не успела…

— Я, пожалуй, прилягу, Людмила Прокофьевна, — прерываю ее на полуслове, от чего она тут же меняется в лице. Маска напускного добродушия тут же слетает, обнажая неприглядную, истеричную правду.

— Нет, а ты послушай, послушай, что умные люди тебе говорят! — взвивается она, как костер, в который плеснули бензин. — Сама не можешь устроить свою жизнь, присосалась к моему сыну, как паразит, он тебя тянет, а ты даже завтраком его не покормишь!

— Он взрослый мужчина, может сам… — но она, конечно, слышит только себя.

— В доме грязь, приглашаете этих самых…уборщиков, деньги тратите! А могла бы и сама!

— Сама? — с моим-то давлением? — проносится в голове, но я благоразумно молчу.

— Только деньги тянешь из него! В мое время в поле рожали, и ничего! Выживали! Родили – и снова косить.

Она, подумав, жует нижнюю губу, и выдает свое коронное:

— Была бы еще красавица, но ведь поди ж ты!

Вот теперь у меня действительно все плывет перед глазами. Обожженная щека начинает фантомно болеть и чесаться. Я встаю со стула, держась за столик, медленно плетусь к двери, но в спину все еще несется обидное:

— Нет, и куда он смотрел-то! Была б здоровая, хозяйственная, а он…

Только я добредаю до спальни, сразу буквально падаю, как срубленное дерево, в кровать. Глаза слипаются от накатившей усталости, хотя я только что встала. Такое происходит уже не первую неделю, я постоянно уже с утра чувствую себя вымотанной, хотя анализы и гинеколог утверждают, что у меня все в пределах нормы.

— У тебя совсем нет уважения к старшим, — громовым баском врывается в мое тихое уединение свекровь. — Совсем тебя Игорек разбаловал, Ксанка.

Это пренебрежительное «Ксанка» отчего-то выводит из себя сильнее обычного. Из груди поднимается глухое раздражение. В уголках глаз уже в который раз начинает предательски щипать.