Цена страсти (СИ) - Навьер Рита

– Паша, да это ведь с самого начала было понятно, что мы ничего не сможем сделать против них. Хорошо, не с самого. Поначалу я и правда не предполагала, что всё так серьёзно, не знала, что из себя представляют эти люди. Думала, что у нас может получиться. Получилось же отодвинуть нефтепровод от Байкала. Получилось же закрыть целлюлозный комбинат. А тут… Надо было остановиться сразу, а я ещё и вас втянула. Я вот думаю, мы ещё легко отделались. Это счастье, что они вам ничего не сделали, а могли бы…

– Попробовали бы, – буркнул этот дурачок.

– Иди, Паша, домой, поздно уже.

Мне хотелось, чтобы он поскорее оставил меня наедине с моей бедой. Мне уже было невмоготу притворяться, что я кое-как держусь. Хотелось просто рухнуть и выть раненым зверем, пока силы не кончатся.

– Я… – Грачёв запнулся, стал пунцовым. – Я не уйду.

– То есть?

– Ну я… просто побуду тут. А! Вот давайте я вам дверь починю? Я умею. Только инструмент нужен, у вас есть?

– Ну… было что-то, кажется. Надо посмотреть, – пролепетала я неуверенно. – Не помню только, где. Голова совсем не работает.

Я стала шарить по ящикам, даже не пытаясь вспомнить, где могут быть эти инструменты. Присев на корточки перед кухонным шкафчиком, я бездумно перебирала коробочки, банки, склянки. Нечаянно задела локтём ёмкость с гречкой. Банка упала, и крупа высыпалась на пол. И вот такая мелочь вдруг стала последней каплей. Меня просто захлестнуло горем, и я разревелась. Я прятала лицо в ладонях, кусала губы, но остановить рыдания не получалось. Наоборот, они становились только громче, безудержнее. Меня буквально колотило.

– Мария Алексеевна, ну… не надо… всё пройдёт, всё ещё наладится, вот увидите, – причитал рядом испуганный Паша Грачёв. Потом опустился рядом со мной на пол и крепко обнял меня за плечи.

Так мы и сидели на полу, среди рассыпанной гречки, долго сидели, пока рыдания не стихли и я не успокоилась. Легче мне не стало, но я почувствовала себя настолько измождённой и обессиленной, что, добравшись до дивана, сразу же рухнула, как подкошенная, и уснула мёртвым сном, прямо в одежде поверх покрывала. Просто нырнула в спасительное забытье...

Проснулась с невыносимой тяжестью на сердце, хоть и не сразу поняла, отчего так горько. А потом всё вспомнила, мой кошмар вернулся… С губ сорвался невольный стон. Лучше бы я вообще не просыпалась.

На кухне что-то звякнуло. Я подскочила с дивана и осторожно выглянула. Паша Грачёв. Тут же вспомнилось и как я вчера рыдала у него на плече. Чёрт, поморщилась я, как же стыдно.

– О, Мария Алексеевна… доброе утро. Как вы?

– Я… голова болит, – пролепетала я, опускаясь на табурет.

– Сделать вам кофе? – засуетился Паша. Он, такой смелый и даже слегка развязный при ребятах, тут, наедине, постоянно конфузился и краснел.

– Да, пожалуйста. А сколько сейчас времени?

– Одиннадцать почти. Вы долго спали. И крепко.

– Как одиннадцать? – вскинулась я. – Я не могла так долго спать. Ужас какой! И у тебя ведь пары.

– Да подумаешь, – отмахнулся он. – У нас ничего важного сегодня.

Я хотела было сказать по инерции, что так нельзя, но не стала. Мне ли говорить ему теперь, что можно, а чего нельзя? И вообще, всё это казалось такой мелочью.

Я прошлёпала в ванную. Плохо-неплохо, а надо было как-то пересилить себя, собраться и явиться в университет. Хотя наверняка придётся вытерпеть косые унизительные взгляды. Но надо просто пройти этот этап поскорее.

Паша вслед за мной тоже засобирался.

– Вместе поедем, – сообщил.

Я пожала плечами, но тут же спохватилась, вспомнив про сломанную дверь… которую уже починили.

– О, Паша, ты всё-таки наладил замок? Молодец какой. А то я совсем забыла…

– Ну… это не я, – смутился он. – Утром, пока вы, спали слесарь приходил.

– Ты вызвал?

– Не я.

Ясно, Олег. Угу, заботу проявил. Ненавижу его!

– А! Ещё какой-то тип приходил, принёс пакет. Я это… заглянул в него. Ну, думал, вдруг бомба или ещё какая хрень. А там ноутбук. Вон этот пакет, я туда поставил.

Опять накатила боль, сжала тисками сердце. Я даже ответить ничего не смогла Паше. Просто кивнула и скорее наклонилась застегивать молнию на сапоге, чтобы он не увидел, как исказилось моё лицо, как на глазах выступили слёзы.

До университета мы ехали молча, хотя Грачёв обычно очень болтлив. Но тут он, видимо, понимал, что сейчас мне не до разговоров.

В холле мы скомкано простились.

– Я сегодня к вам забегу! – предупредил он.

Хотела ему сказать, что не стоит, но ведь всё равно забежит. И хотя меня напрягало до невозможности чужое присутствие, но, надо признать, он помогал мне худо-бедно держаться на плаву. Поэтому я просто поблагодарила его:

– Спасибо тебе, Паша. На самом деле, ты меня здорово выручил.

– Да не за что.

– Очень даже есть за что. Я ведь и правда поступила с вами не лучшим образом, скрыв своё ... знакомство с Миллером. И я очень признательна за твоё великодушие. Не каждый сможет вот так переосмыслить всё, переступить через себя и прийти…

– Ну… вам же было плохо… – окончательно смутился он и поспешил ретироваться.

Подойдя к нашей кафедре, я, заробев, остановилась. Уже знают или пока не знают? Да наверняка знают! У нас сплетни разносятся по университету как эпидемия ветрянки. Особенно пикантные.

Судя по голосам, мои коллеги о чём-то бурно спорили.

Я тихо вошла в кабинет, представляя себе, как сейчас все замолкнут на полуслове, как сначала уставятся на меня, а потом наоборот будут прятать глаза и украдкой переглядываться меж собой. Но наши спорили слишком оживлённо и меня даже не заметили.

Впрочем, дверь хорошо была видна только с места Ольги Романовны, а она как раз больше всех выступала. От остальных вход загораживал платяной шкаф, в котором мы вешали верхнюю одежду и который стоял поперёк кабинета в метре от двери, образуя маленький закуток. Туда я и юркнула.

Всё же какая я трусиха – я даже обрадовалась этой коротенькой отсрочке. Хотя всё равно ведь придётся через несколько секунд смотреть им в глаза, что-то говорить… Но я хоть с духом соберусь.

– …ну и где справедливость, скажите мне? – восклицала Ольга Романовна.

Я шагнула к зеркалу на стене, размотала шарф, стянула шапку с головы. Какой больной у меня вид! Какой-то поблёкший. Надо было хоть немного подкраситься. А то как будто на лбу написано: я страдаю, пожалейте меня. Причём жалеть никто не станет, а вот злорадствовать… Правда жалость мне и не нужна.

– Что-то вы слишком раскипятились, – подал голос завкафедрой.

– Ну а как? Она ведь так осрамилась! И на нас, между прочим, тоже легло пятно.

Я отыскала в сумочке помаду, да так и замерла с ней.

– Даже эти её студентики, с которыми она вечно нянчилась, отказную вчера написали, – продолжала злопыхать Ольга Романовна, а ведь вчера утром так мило улыбалась, про здоровье спрашивала. – И утром Шурочка говорила, что работать ей теперь не дадут… Говорила, что старший Чернецкий заявил твёрдо, что тут она не останется. И Коломейцев поддержал. А сейчас я узнаю вдруг, что её опять собираются отправить в Гамбург, если получится. Ну вот как это называется? С какой вдруг стати?

– Так Машу точно отправляют? А то замучили, поди, бедную: то едешь, то не едешь, – спросила Амалия Викторовна, самый пожилой преподаватель на нашей кафедре. Ей уж, наверное, за семьдесят, но энергии в ней столько, что некоторым молодым и не снилось.

– Ну, во всяком случае хотят, да, Борис Львович?

Завкафедрой крякнул что-то нечленораздельное в ответ.

– Причём Шурочка говорит, сам Коломейцев ни с того ни с сего с утра засуетился. Хотя Чернецкий очень против, и они всё утро спорили.

– Ну, он ректор, ему виднее, кого отправлять.

– Нет, ну как так-то? Это несправедливо!

– Да ну что вы возмущаетесь, Оленька, – коротко хохотнула Амалия. – Для вас это разве что-то меняет? Маша ведь не вместо вас поедет, если, дай бог, поедет.