Звева Модиньяни - Ветер прошлого

Он повернулся к Саулине, будто она была его ассистенткой:

— Подай мне вон ту черную шкатулку.

Девочка продолжала смотреть на него, как зачарованная, стараясь не упустить ни единого слова или движения.

— Какую шкатулку, синьор?

— Ту, что с золотой змейкой на крышке.

Саулина поспешно повиновалась.

— Здесь, дамы и господа, содержится мазь, приготовленная аптекарем по моему особому заказу. Эта мазь обладает чудесным свойством: будучи нанесенной на то место, которое предстоит вскрыть, она делает его совершенно нечувствительным к боли.

Как только дантист рассек десну, всем сразу стало ясно, что чудес на свете не бывает. Душераздирающий крик пациента свидетельствовал о полной несостоятельности волшебной мази.

Саулина бросилась к несчастному и взяла его за руку. Пациент успокоился, и дантист смог завершить кровавую операцию, после чего оказал помощь еще нескольким страдальцам.

Ближе к вечеру над площадью появились ласточки, возвращавшиеся в свои гнезда под крышами и портиками. Одна за другой стали загораться масляные лампадки перед ликами святых, нарисованными на стенах домов, а в воздухе разнесся запах жареной колбасы, кукурузной похлебки и котлет с чесноком из соседней траттории «Феникс».

Очередь страждущих истощилась, толпа разошлась, а сам Анастазио Кальдерини начал складывать свои инструменты и мази.

— А тебе разве не пора домой? — удивился он, видя, что Саулина стоит, словно ожидая дальнейших распоряжений.

— Сейчас я уйду, — вздохнула она.

— Такая красивая, — вкрадчиво заговорил он, — такая нарядная — и совсем одна. Ты ведь здесь одна, верно? — спросил Анастазио.

Саулина промолчала, а знахарь ломал себе голову, пытаясь разгадать загадку хорошенькой девочки (сразу видно, что из благородных!), которая бродит по городу одна в сгущающихся сумерках.

Анастазио смотрел на нее исподлобья, стараясь не выдать взглядом разгорающегося желания.

— Вот возьми, — сказал он наконец, вынимая из кармана панталон пять чентезимо[9] и протягивая их ей на ладони.

— Зачем? — попятилась девочка.

— Ты их заработала.

Она и в самом деле сослужила ему хорошую службу. Благодаря ей в этот день его выручка удвоилась.

— Я не хочу денег, — обиделась Саулина.

— А чего же ты хочешь? — спросил он, чувствуя, что еще немного — и беды не миновать, так действовало на него ее присутствие.

— Хочу вернуться домой, — призналась Саулина, и слезы выступили у нее на глазах.

— Никто тебе не запрещает, — пожал плечами Анастазио.

Он еще не совершил ничего предосудительного и мог себе позволить насладиться этой волнующей игрой.

— Да я дороги не знаю.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где живешь?

— И да, и нет.

Она с легкостью нашла бы дорогу в лесу, но в городе все было совершенно по-другому. Разве разберешься в этом дьявольском сплетении улиц?

Знахарь подумал, не лучше ли передать эту странную маленькую бродяжку одному из патрулей.

— Ты, верно, посмеяться надо мной захотела?

Саулина отрицательно покачала головой. Она вдруг поняла, что тоска по дому влечет ее вовсе не в нищую Корте-Реджину, а в богатый городской дом Джузеппины Грассини. Сцена, толкнувшая ее на побег, уже выцвела и поблекла в ее памяти. Острый гвоздь ревности был выбит из сердца тяжелым молотом одиночества.

— Я живу на улице Сант-Андреа, — сказала она.

— Контрада Сант-Андреа? Так почему бы тебе не вернуться туда?

— Говорю же, я дороги не знаю.

Костоправ Кальдерини стал задумчиво поглаживать свою козлиную бородку. Он знал, что на этой улице живут влиятельные графские семейства: Верри, например, и Марлиани.

— В твоем-то возрасте и не знать дорогу до дому? — спросил он вслух, продолжая аккуратно складывать инструменты.

— Все дело в том, что я не здешняя, — призналась Саулина. — Я родом из дальних мест.

В это он готов был поверить. Возможно, она гостит в каком-нибудь зажиточном доме, и, если он, Анастазио Кальдерини, проводит ее домой, его за это щедро отблагодарят. И все-таки кое-что его смущало: по некоторым бесспорным признакам он понял, что девочка не умеет читать. Не исключено, что она дочь какой-нибудь служанки, и тогда прощай вознаграждение. Стоило выяснить это не откладывая.

— Как тебя зовут?

— Саулина Виола.

— Твоя мать прислуживает в одном из богатых домов?

— Моя мать никому не прислуживает, — обиделась Саулина.

— Прошу прощения у синьорины за свою дерзость, — полушутливо поклонился дантист.

Неужели он ошибся, и перед ним действительно юная представительница высшего света?

— Я вас прощаю.

— И в какой же семье ты живешь?

— У госпожи Джузеппины Грассини.

— Отлично, отлично, — пробормотал он, а сам подумал: «Так-так… Шлюха французского генерала держит у себя в доме этакий розанчик! Интересно, зачем ей это понадобилось?»

И опять его похотливый взгляд устремился на де-вочку.

— Так вы проводите меня домой? — встревожилась она.

— Ну конечно, моя малютка, — поклонился он, взяв ее за руку. — Но сначала зайдем ко мне в таверну «Медведь», я там остановился. Тут недалеко. Мне надо оставить там инструменты. Ну а потом я к твоим услугам.

— И вы отведете меня к синьоре Грассини?

— Ну конечно! Я почтенный лекарь, а не какой-нибудь проходимец!

— Только давайте поскорее!

Саулине захотелось немедленно вновь увидеть контраду Сант-Андреа.

— Мы мигом, — заверил ее Кальдерини.

Вскоре они углубились в темную контраду Каппеллари. Здесь внимание Саулины привлекла жестяная, покрытая эмалью вывеска в виде штандарта с изображением медведя.

— Наконец-то мы на месте! — обрадовалась она. Не надо было уметь читать, чтобы понять эту вывеску. — Это ведь и есть гостиница «Медведь»?

— Это и есть гостиница «Медведь», — с раболепным поклоном подтвердил Анастазио Кальдерини, — но мы-то направляемся в таверну «Медведь». Придется синьорине проделать еще один небольшой переход.

Они продолжили путь по темным и зловонным переулкам. Таверна «Медведь» вывески не имела. Факел, торчавший из кованой железной подставки на стене сбоку от двери, бросал красноватый свет на вход. В неподвижном и разогретом за день воздухе висел неописуемо тошнотворный запах. Даже около сточной канавы, проложенной позади дома Джузеппины, пахло не так. Саулине стало страшно.

— Я хочу домой, — проговорила она дрожащим голосом, остановившись на пороге гнусного притона.

В эту минуту она не думала о богатом доме певицы, оказаться бы хоть на соломенном тюфяке в старой сыроварне отца в Корте-Реджине.