Анна Богданова - Нежные годы в рассрочку
– Чо это вы тут делаете? Вы ж всех нас в своих слезах утопите! – Василий смотрел на женщин с удивлением. – Да ничего с нашим Генькой не случится – отслужит, как все, и вернётся, женится, детей нарожает! Зин, успокойся!
– Нет, Вася! Тяжело как-то у меня на сердце! Ой, тяжело! – проговорила Зинаида. Но непонятно, почему тяжело было у неё на сердце – из-за проводов сына в армию или от тоски по Гаврилову?
А может, всё-таки действительно материнское сердце способно предвидеть и предугадывать удары судьбы, что в скором времени обрушатся на дитя? Вполне возможно, Зинаида Матвеевна, сама того не ведая, предчувствовала, что ничего хорошего её сыночка в армии не ждёт?
Как ни странно, Геня оказался таким же неудачником, как его дядя – Павел Матвеевич, в меньшей степени, конечно, но всё же. Вместо двух лет в стройбате он отслужил три года, как в морфлоте. И что ему в голову стукнуло взять и дезертировать после десяти месяцев службы? Многим юношам не нравится военная муштра, строгий режим и скудная еда, но далеко не все отваживаются на такой решительный шаг. Может, на Кошелева повлияло трепетное письмо Светика, что он получил в начале зимы, в котором девица, не стесняясь и не скупясь в словах, жарко признавалась ему в любви:
«...Жить без тебя не могу, – писала она круглым старательным почерком твёрдой четвёрочницы. – Каждую ночь ты мне снишься! Тоскую жуть как! Хожу сама не своя – всюду ты мне, Генечка, мерещишься. Никак не отпускает меня чувство, что ты рядом со мной сидишь и целуешь в губы, долго и... Ну как обычно и т.д. и т.п.», – в подтверждение своей безумной любви Светлана запихнула в конверт фото, где она неотрывно и, стараясь не моргнуть нечаянно, попыталась передать во взгляде на объектив всё своё – такое огромное, чистое и страстное чувство. Прочитав письмо, Геня ходил по части как неприкаянный – нежность, непреодолимое влечение и какое-то новое, ещё неизведанное доселе волнение охватило его. А на следующий день он не вернулся в часть после увольнительной, Геня рванул не куда-нибудь, а в славный подмосковный город Ногинск. И что самое интересное, он почти сумел добраться до объекта своего вожделения. Но почти, как известно, не считается!
Кошелева по иронии судьбы взяли на той самой платформе, где за месяц до армии он отчаянно дрался с несправедливо осуждённым бывшим зэком и где его новому, модному плащу пришёл конец. Со Светиком Геня так и не повидался – его скрутили, повязали и отправили обратно. По приезде в часть то ли на нервной почве, то ли от чрезмерного количества сгрызенных в товарном вагоне семечек, которые он стибрил вместе с трёхлитровой банкой у зазевавшейся старухи в драной телогрейке и платке, повязанном поверх мужниной шапки-ушанки, то ли так уж на роду было написано, у Кошелева открылись дикие боли в правом нижнем отделе живота – так, что казалось, кто-то методично, с поразительной систематичностью шпыняет в это место финкой.
Дезертира немедленно поместили в лазарет. Коренастый доктор с блестящими, живыми глазами тут же поставил диагноз – воспаление червеобразного отростка слепой кишки, то есть аппендикса.
– Срочно в операционную! – распорядился тот, и вскоре Геня уснул с маской хлороформа на лице.
Невозможно в точности предположить, каким образом Кошелеву помог его так кстати возмутившийся аппендикс. Но, быть может, его побег из части обернулся бы куда как хуже, чем ещё один штрафной год службы в стройбате?
Итак, Геня вернулся ровно через три года и сразу же, не заходя домой, рванул в Ногинск, к Светлане, которая вот уж как одиннадцать месяцев не баловала его письмами с пламенными признаниями в любви и вложенными в конверт фотографиями с томными, прямо скажем, «хотящими» глазами. «Это она оттого не пишет, что боится, как бы я снова из части не удрал», – так рассуждал Кошелев. Он свято верил, что девушка честно ждёт его, дабы по возвращении официально зарегистрировать нежные отношения. У Гени и в голове не было мысли, что его невеста вдруг может оказаться чьей-то женой.
Кошелев с нескрываемой радостью, находясь в крайнем возбуждении, вызванном предвкушением встречи с любимой, выскочил из электрички на злосчастную платформу славного подмосковного города Ногинска (центра текстильной промышленности) и, с лёгкостью перемахнув через чугунную ограду, а не спустившись, как все добропорядочные граждане, по лестнице, галопом помчался к дому обожаемой девушки. Миновав подворотню, в которой им было проведено много счастливых часов в упоительных поцелуях со Светкой, он блаженно улыбнулся, сердце его заколотилось ещё чаще, и Геня в два прыжка оказался напротив окна своей зазнобы. В глухом дворе-«колодце» было тихо, лишь изредка до Гениного слуха доносился весёлый детский смех из раскрытой форточки первого этажа.
Кошелев жадно взглянул на окна возлюбленной и, заметив, как кто-то поливает фиалки на подоконнике, подобрал с земли маленький, ничем не примечательный серый камешек и запустил в раму. Это был их знак – Геня всегда приветствовал невесту таким образом, невеста же выходила к нему через пять минут.
«Ща выйдет!» – подумал он с замиранием сердца и принялся считать секунды. Но, к его разочарованию, Светлана не вышла ни через пять минут, ни через десять. Кошелев то и дело плевал на ладонь, приглаживая растрепавшиеся на ветру волосы, да швырял гальку, метко попадая в облезлые, серые рамы.
Только спустя четверть часа занавеска окна пошевелилась, и Геня рассмотрел светловолосую голову своей дульцинеи.
Светка появилась через полчаса. Она шла к нему, переваливаясь из стороны в сторону, с виноватой улыбкой на лице.
Нечего сказать, девушка сильно изменилась за три года – она раздалась, подурнела, лицо её было отёчным...
– Чо это с тобой? – подозрительно спросил Геня, не поздоровавшись. Впрочем, этот вопрос был совершенно излишним – и без него сразу стало ясно, что Светка беременна.
– Генечка, ты прости меня. Так уж получилось, – пролепетала она, безвольно сложив руки на животе и шаркнув тапкой по асфальту.
– Как же так? Как же? Ты ведь ждать обещала... Ты такие письма мне писала! Я ведь из-за тебя сбежал тогда! Ну ты, Елизарова, и шкура! – со злостью выпалил он и хотел было ретироваться, как «шкура» схватила его за руку и торопливо заговорила:
– Генечка! Постой! Не уходи! Три года это слишком долго! Ты пойми! Если б ты тогда не сбежал, вернулся бы на год раньше, у нас бы всё получилось!..
– А как же у меня мать отца с фронта ждала восемь лет? Похоронка в сорок первом пришла, а она восемь лет после этого ждала, потому что не верила?!
– Ну, может, она не ждала, а просто никого рядом не было, – робко заметила она и посмотрела на Кошелева тупым взглядом.
