Дороти Иден - Можно и не любить
— Боже мой, Грант, что ты наделал?
— Я пытаюсь рассказать тебе, дорогая, — он мягко рассмеялся, — я снял дом для нас на весь остаток месяца.
— Ты с ума сошел? Дом на месяц? Но ты сказал… ты сказал, что согласен, что наша ситуация невозможна.
— И это так. Мы, конечно, не можем продолжать идти прежним путем. Наш брак…
— Это не брак! Мы только вошли в это…
— Ты не должна напоминать мне, — прорычал он. — Поверь мне, Ханна, я знаю причину нашего союза.
— И… и ты согласился, когда я сказала, что этому нужно положить конец, ты сказал…
— Через несколько дней мы больше не будем чужими друг другу. Ты почувствуешь себя легче со мной…
— Ты думаешь, этого будет достаточно, чтобы затащить меня к себе в постель? Мне легко с… с человеком, который занимается химчисткой моих вещей, но это не значит, что я…
— Ты кое-что забываешь. — Он обнял ее. — Независимо от того, что ты говоришь себе, ты знаешь, что хочешь заниматься со мной любовью.
— Это не любовь, — с дрожью, зло прошептала она, — это… просто секс!
— Ханна! — Грант напряг челюсть. — Проклятие, я предупреждаю тебя!
— Я знаю, что предупреждаешь. Ты уже предупредил меня. Ты заставишь меня соблюдать наше соглашение до конца или погубишь меня, — дыхание раздражало ее горло. — Ну, тогда ты вынужден погубить меня, Грант, потому что у меня нет намерения быть… заниматься проституцией для тебя.
Наступило молчание. Ханна внутри вся дрожала, но она заставила себя встретить ужасный взгляд Гранта не дрогнув. Казалось, прошло много времени, прежде чем он снял свои руки с ее плеч с подчеркнутой осторожностью и наградил ее холодной улыбкой.
— Поверь мне, твое желание закончить наши отношения только соответствуют моему собственному. Я тебя уверяю, что не продлю договор ни на день более чем необходимо.
— У меня нет намерения оставаться замужем за тобой. Ты, возможно, обдумал и это.
— А ты, возможно, помнишь, что я сказал тебе прошлой ночью. Не будет никакого развода.
— Я уйду от тебя в любом случае и не беспокойся, напоминая мне, что у меня нет работы и негде жить…
— И нет возможности вернуться в Сан-Франциско, если я не заплачу за твой билет.
— Это неправда. — Ее сердце стучало так громко, что она боялась, что он может услышать его. — У меня есть собственные деньги.
— У тебя в кошельке пятьдесят долларов. — Он улыбнулся во весь рот. — Я позволил себе проверить это сегодня утром. С этим далеко не уедешь, дорогая.
— У меня есть кредитные карточки.
— Больше нет.
— Ты забрал их? — Ее глаза расширились от ужаса. — Ты не имел права!
— У меня все права. Ты моя жена.
— Ты… ты… — Она брызнула слюной. — Ты животное! Ты сукин сын! Ты — ты…
— Четыре недели, Ханна. — Его голос был спокоен, что еще больше привело ее в ярость. — Едва ли это гак уж долго.
— Нет. Но более чем достаточно, чтобы возненавидеть тебя так, как я не ненавидела никого в жизни!
Она повернулась и направилась к отелю, но Грант догнал ее и схватил за руку.
— Так не пойдет, — сказал он.
— Я уже знаю. Ты готов проломить стену ради достижения своей цели. — Ее руки сжались в кулаки. — И пойдешь на все, даже на то, чтобы держать меня в плену.
— Ты все неправильно понимаешь. — Его руки заскользили по ее рукам и схватили ее за запястья. — То, что я делаю, это оберегаю свою жену.
Ханна молча посмотрела на него. Он не приблизился к ней и не сделал попытки приблизить ее к себе, но одного воспоминания о его близости и прикосновениях было достаточно.
Она приглушенно вскрикнула, вырвалась и пошла по песку в относительную безопасность отеля.
Глава десятая
Ханна наблюдала с холодной отчужденностью, как все бросаются выполнять приказания Гранта. Когда они вернулись в отель, их багаж был упакован и ждал в вестибюле, счет был готов и представлен для подписи, а перед дверями отеля их уже ожидал сверкающий черный «лендровер».
— Пойдем, — сказал Грант оживленно. Он обнял ее рукой, и его жест, с виду любящий, на самом деле был словно железная хватка.
— Тебе не нужно надевать на меня наручники, — сказала она холодно. — Я не собираюсь устраивать сцену.
Она высвободила свою руку, направилась к «лендроверу» и распахнула дверцу. Она сидела в машине неподвижно, пока он наблюдал за погрузкой их багажа, и пошевелилась только тогда, когда носильщик попрощался.
— Поезжайте с Богом, — сказал он по-испански, вежливо улыбнувшись.
Ханна едва сдержалась, чтобы не сказать ему, что она уезжает не с Богом, а с дьяволом.
Они проделали довольно долгий путь по главной дороге. Мелькали знаки с надписями на испанском языке, но скоро они остались позади, они проехали через город, затем маленькие деревеньки. Она все ждала, что Грант снизит скорость и завернет в одну из них, но он все время жал педаль газа. Дорога становилась более узкой и поднималась все выше и выше в горы.
— Если указания агента верны, то мы скоро будем на месте.
Грант внимательно смотрел на дорогу впереди, его руки легко сжимали руль. Он разговорился.
— Ну-ка взгляни туда. Черт, вот это вид! С ума сойти! Он повернулся к ней и сверкнул быстрой улыбкой. — Черт, я согласился снять дом не глядя, а теперь выясняется, что он находится на вершине горы в десять тысяч футов.
Десять тысяч футов? Неужели это серьезно?
— Правда, агент клялся, что поездка стоит этого. — Двигатель заворчал, когда он переключил рычаг передачи. — Он говорит, что лес подступает прямо к задней двери. И простирается настолько, насколько хватает глаз. Он говорит… — Грант оглянулся и протяжно свистнул. — Красота! — прошептал он.
Красота? Ханна сжала челюсти. Что означает «красота»?
— Это верно, насколько хватает глаз, — бормотал он. — Надеюсь, у этой машины хорошие тормоза.
Он пытался добиться от нее реакции. Ладно, она не собирается связывать себя обязательствами. Все же она не могла противостоять тому, чтобы не обернуться и не взглянуть на дорогу.
— О Боже. — Она почувствовала, как кровь отлила от ее лица, и со страхом прижалась спиной к сиденью. — Это не десять тысяч футов, это десять миллионов.
— Это больше похоже на три тысячи, — согласился Грант. — Во всяком случае, нам не потребуются кислородные маски.
Это была шутка, она это знала. Но, как все шутки, она содержала долю правды. Воздух все же казался здесь другим. Она глубоко вздохнула.
Стал он более разреженным? Нет. Вовсе нет. Просто он был более чистым. Более острым. У него был резкий запах как… как у сосны.
Она подняла глаза на горы, возвышающиеся вокруг них. Деревья — большей частью сосны — были густо-зеленого цвета, цвета изумруда на ее пальце, и они пронзали небо такой синевы, какой она никогда не видела раньше, разве только в детстве в коробке с красками.
