На остановке у сгоревшей березы - Светлана Мосолова
— Если купила, значит, для кого-то брала.
— Нет. Просто купила. Со мной такое случается, — она опять улыбнулась, — возьмите, мне будет приятно.
— Ну, если будет приятно, — он скрутил пакет, положил в карман куртки.
— Давайте я вас хоть чаем напою. Вы ведь тоже мокрый.
— Да, мокрый. Поэтому чай пить не буду, поеду домой. Всего вам доброго.
— И вам. Еще раз спасибо.
— Не за что.
Выходя из калитки и окинув глазом ее маленькое хозяйство, заметил:
— Это хорошо, что у вас отопление есть. Не во всех домах оно имеется. А вот двор у вас без присмотра. Собаку нужно.
— Нужно, — согласилась она, — у меня была собака, овчарка. Пятнадцать лет с нами прожила. В прошлом году умерла, — она вздохнула, — так я к ней привязана была, что другую и не приму наверно. Говорят, когда собака умирает она забирает с собою кусочек вашей души. Ступайте, а то я держу вас под дождем своими разговорами.
Он пошел к машине, она вернулась в дом.
Два месяца спустя
— Мишка, язви тебя в потроха, чавой-то с телевизором случилося, иди глянь.
— Ты, дедуня, если не разбираешься в аппаратуре, не суйся к ней.
— Не суйся… Токо громкость прибавить чуток захотел, ан глядь, рамка энта вышла. Ну ее, эту новую аппаратуру. Тридцать три кнопки на этим пульту, а зачем они? Боисся и нажать. Помню, раньше был у меня черно-белый «Рекорд». Так там, знамо, все понятно, лишних кнопок не было. Включение и звук. И голову не надо ломать. А эти навороченные, развороченные, один туман в голове создают, тьфу на их.
— Туман у тебя в голове создают алкогольные градусы, — отвечал Михаил, настраивая телевизор.
— Да ни в жись! Сухо в горле, Миша. Забижаешь ты меня.
— А шкалик пустой под крыльцом? Ворона подбросила?
— Может, ворона, может, ишшо кто, — слегка раздражаясь, буркнул дед, — и што ты, Мишка, в последняя время все ко мне цыпляисся? И надысь не посидели хорошенька, и теперь вот каверзные вопросы мне задаешь, — дед обидчиво посипел носом, продолжил, — эта ишшо болезня из тебя не вышла и злобствует внутрях, заставляет тебя на людей накидываться. Но, Мишка, по своему опыту житейскому скажу тебе, что крисис уже миновал. Вон и шоки порозовели, и мешки под глазами поубавились. Значит, теперь нужно здоровье, как говорится, застограмить подчистую.
Дед рассеяно наблюдал, как Михаил собирает на стол. Увидев бутылку, радостно заулыбался.
— Вот этак правильно, Миша. Посидим, поговорим, новости послухаем. А ты мне скажи, голубь мой, бабка моя вроде видала, как ты свою кралю из города напрочь прогнал. А она вроде истерику тебе закатила.
— Дед, ты телевизор смотреть будешь или у меня интервью брать, а бабка твоя редактировать.
— Вот опять ты, Миша, злобствуешь. Не охота тебе сказывать про свои интимные проблемы, ну и ладно. А веешь, не чужие мы люди, мог бы и сказать мне чего. А я, глядишь, какой совет тебе дам. Все же я постарше тебя буду, поопытнее…
— Проблем у меня в интимной жизни нет, а ты, опытный, стакан ровнее держи, не выливай на стол содержимое.
— Ох, расплескал маленько! Давай, парень, за тебя. Здоровья тебе доброго, да в жизни личной удачи, — дед всхлипнул, — ох, Мишка, вот Бог не дал нам с бабкой своих детей, дык хорошо, что ты, кровинушка, есть у нас. И душа наша с бабкой все же переживает за тебя. Ведь немолодой ты, а все кобенишся, не остепенишся, бабу в дом не приведешь. Утром бабка говорит мне: «Иди поговори и скажи Михаилу, что Нюрка Егорьева рада будет и без свадьбы к тебе в дом зайти». А Нюрка девка работящая, ухватистая. Взял бы да обженился, а Мишь? Может, ишшо внучат бы нам с бабкой нарожал бы!
Михаил молча жевал соленый огурец.
Приехав из Березовки, он не попал сразу домой, а целый день проканителился, поэтому к вечеру, с трудом дойдя до постели, слег с простудой. Медсестра Егорьева усердно делала ему уколы. Через три дня он поднялся, но, как на грех, при переезде реки вброд заглохла машина, пришлось выбираться на берег в ледяной воде, и он опять слег уже на целый месяц.
Теперь, еще чувствуя слабость в теле, но уже понимая, что болезнь отступила, он блаженно щурился в теплой комнате, вполуха слушал деда и думал, как хорошо жить, когда ты не болеешь.
— Мишка, чавой-то в окне увидал?
— Ничего, — Михаил оборотился к деду.
— Гутарю тебе, собака соседская ощенилась. Надысь иду мимо, а Митрич меня зазывает, не нужно ли тебе, ко мне значит обращается, дед, породистого щенка, чистокровный восточноеврапеец. Совсем дешево отдаю, за две тышшы.
— А чего ж это так дешевишь? — я у него интересуюсь. — Мне то, Мишка, собака на кой ляд. Всю жизню прожил без породистой. Моська вон по двору найдает и ладна. Бабка ей плеснет в миску баланды, та и давольна, дело свое сполняет сполна; бегает вдоль двора да тявкает. Больше с нее ничего и не требуется. Здесь меня любопытство и одолело. Это как же так, что такое случилось, что этот жмот породистых щенков дешево отдать желает. Вот я у его это и воспрошаю.
— И чо? — что-то промелькнуло в голове Михаила при упоминании породистой собаки.
— Этот Митрич собачонок своих и по шесть тышш продавал, да покупателей нема. Кто в деревне собак покупает. В кажном дворе свой Шарик бегает. А щенки подросли, их там восемь. Вот этот скупердяй и скинул цену. А опосля говорит:
— Бери, дед, даром хоть одного, трудно собаке восьмерых кормить.
Я отвечаю:
— Да на кой мне твой щенок, его, поди, кормами с магазина кормить полагается, а я этот корм сам себе позволить не могу. Вот такой разговор вышел.
Михаил внимательно слушал.
— Когда, говоришь, видел его.
— Да, надысь, третьего дня и видел.
— И прямо даром тебе отдавал?
— Даром, Миша, даром! Вот ведь умора! Митрич и даром! — дед поперхнулся смешком, — где это видано!
— Вставай дед, айда до Митрича дойдем. Мне он не подарит, мы с ним как в прошлый год сцепились, до сих пор в контре, а ты скажешь, что себе возьмешь.
— Дык не надо мне.
— Идем, тебе говорю.
— Чего ты вдруг встрепенулся? Давай на дорожку по маленькой, раз на дело идем.
— А тебе то щенок зачем?
— Не мне это.
— Кому же?
— Хорошим людям. Вставай и пошли.
Через час дед с Михаилом принесли в дом симпатичного щенка с желтыми ушами и смышлеными глазками. Щенок сразу принялся
