Роман… С Ольгой - Леля Иголкина
У неё энергия, похоже, бьёт божественно неиссякаемым ключом. Не удивлюсь, если окажется, что Маргарита втихаря, из-под полы, жуёт стимулирующие, запрещённые законом, препараты. Она ведь заслуженный медицинский работник, не покинувший свой пост, так что вполне себе возможностей у неё хоть пруд пруди, хоть черпай экскаваторным ковшом. Выписать себе щадящую дозу энергетиков Юрьева могла. Но не буду голословно обвинять ту, от которой по-прежнему многое зависит в нашей с мужем жизни.
— Не знаю, — плечами пожимаю, — но уже всё нормально. Наверное, съела что-то не то.
— В то утро несварением мучилась?
— Грубый секс с Вашим сыном вызвал желудочно-кишечный спазм. С некоторых пор запах мужской спермы не переношу, а он чрезвычайно плодовит на брызги. Ему бы трахаться почаще, а Юрьев, как идиот, чего-то от ненакрашенной чувихи терпеливо ждёт. Тошнит от окружения. Вы же знаете: чего я только не пила. А застоявшееся супружество с каждым блядским днём становится просто-таки невыносимым. Вы не могли бы его к себе забрать?
Улыбка медленно с её лица ползёт, а тень чего-то угрожающего и нависающего покрывает припорошенный редкой чёлкой материнский лоб.
— Мама, что случилось?
— Оля-я-я, — сильно тянет последний гласный звук, — в чём дело? Теперь будем встречаться в серой зоне, а ты при этом намерена бездарно демонстрировать синдром Туретта? Ты говоришь о Роме, как о вшивом урке. «Забрать», «тошнит», «невыносимо», «сперма», «секс», «трахаться»… Чёрт возьми, «супружество»? Из твоих уст последнее звучит, как скотское сожительство.
— Сожительство?
— Да.
— Мы официально женаты и…
— Говори с почтением и уважительно о том, что следует хранить, как зеницу ока. В чём дело, спрашиваю ещё раз?
— Вы мне скажите, — вскидываю брови, рассматривая наигранно обеспокоенное лицо. — Нужны ли эти встречи? Вы не устали от нервотрёпки? Слушаете мой бред ради него?
— Не выспалась?
— Отнюдь! Ваш сын наконец-таки убрался, освободив кровать, поэтому уже несколько спокойных ночей я сплю, как ангелок.
— Куда? — таращится тупой каргой. — Где он живёт? Куда ушёл?
— А что, в сущности, такого? — громко выдыхаю и вместе с этим откидываюсь на спинку стула, вожусь, натирая задницу дерматиновым покрытием, а потом разваливаюсь, расплываясь студенистой медузой за столом, укрытым огромной, почти в пол, скатертью. Широко расставляю ноги, свожу и развожу их, проветривая затосковавшую за ласками промежность. — Он взрослый мальчик, переживающий кризис среднего возраста. Все-таки сучьи сорок лет! Юрьев задумался о продолжении рода на досуге, но вторая половина с ним не согласилась. Законом зарезервированная шлюха не поддержала его намерения, вот он, психанув, разбил в кровь руку и убрался с недовольной миной на диван. Сейчас нас разделяют от супружеских объятий только стенка и замок на двери в спальню. По-моему, ничего не забыла. Вы как?
— Ничего, всё хорошо, нормально, — Марго опускает голову. — Вам нужно разойтись, — внезапно шепчет в стол.
Длинные ресницы двигаются из стороны в сторону: по-моему, свекровь о чём-то напряжённо думает, быстро комбинирует и сопоставляет имеющиеся факты, которыми, я в том уверена, уже с ней поделился любименький сынок.
— Он не уходит, мама. Ни черта не помогает. Я перепробовала всё возможное и даже невозможное. Юрьев или боится, или не догоняет, или специально издевается, потому что… Ваш драгоценный Рома мстит! Мстит, мстит, мстит… Драгоценный сын этим и живёт, он адской болью наслаждается и уже не чувствует любовь. У него постоянно что-то или кого-то ищущий взгляд, словно он находится в дозоре, сцепленные зубы и снующие желваки на сдувшихся щеках. Он боится, что заснёт на одно мгновение, прозевает нападение, не успеет привести оружие в боевое положение, поднимет руки или получит предательский удар в затылок, и всё — тому, что суждено погибнуть, наконец-таки придёт конец. Есть, наверное, проблемы с наглыми глазами. Он на меня вообще не смотрит. Я живая, пусть и непослушная, жена. Так неприятна? Значит, скатертью дорога. Нет! Он продолжает изображать душевного супруга и говорить о последнем шансе, который, сука, для нас, как мы ни стараемся, не выпадает.
— Зачем ты…
— Самостоятельно не уходит, — изгаляюсь, злобно подхихикивая. — Вы понимаете? Это какая-то психическая аномалия. Я хочу расстаться. Видит Бог, устала придумывать способы, поводы, причины. Понимаете? — поднырнув, пытаюсь заглянуть в её глаза. — У этой Ольги не выходит, так Вы решили ей помочь? — бью ладонью по груди. — Знаете, чем можно сына взять, потому что «яжемать». Бьёте, особо и не целясь. А куда при этом попадаете? Так за этим не следите. Вы ещё известный доктор, Вы привыкли делать людям больно. Однако от простого такта, мягких принципов и долбаной морали далеки так же, как и я от порядочности и сопереживания. С сыном только не заладилось. Маргарита, хочу спросить. Вы уверены, что Ромку Юрьева в родильном доме Вам не подменили? И ещё…
— Оля, прекрати, — шлёпает двумя руками по столу.
— Я не стану говорить «спасибо», потому что о подобной помощи Вас не просила. Не скальтесь, когда разговариваете со мной, а то я могу посчитать такое поведение почти психозом. Моя депрессия уже закончилась. Наконец-то способна полностью отдавать отчёт своим действиям. Вот и за это, кстати, не ждите благодарности, потому что Вы тут тоже не при чём.
— Зачем ты… — по-моему, мамочку заело.
— Вам стало скучно. Вам показалось, что о старичках молодежь забыла. Сын скулит побитым кобелём, когда навещает маму и отца. Обескровленное сердце отозвалось?
— Перестань, — шепчет, теперь прокручивая в пальцах вилку.
— И вот на старости лет Вы решили заняться евгеникой, Маргарита Львовна? Жуткое слово! А само действие противоречит человечности. Нельзя промышлять небогоугодным делом. Сводничество, если уж быть придирчиво точным, тоже вне закона. Но хрен с этим. Вы мне скажите, пожалуйста, Ницше прочитали на досуге? Поистине изощрённый разум — абсолютное зло, а божественное наказание уже грядёт. Теория о сверхчеловеке не дает покоя? Я заявлю на Вас и…
— Оль…
— Заткнитесь и послушайте, — подаюсь на неё верхней половиной тела, упираюсь грудью в край стола, впиваюсь мышцей в деревянную поверхность, как будто насквозь прошивая мякоть.
— Прости, детка, — исподлобья таращится на меня.
— Закройте рот, мама, — со своей стороны сжимаю скатерть и тяну её вместе с Юрьевой на себя. — Довольно унижений и воспитания. Вы не дождётесь покорности, по крайней мере, от меня. Вам не удалось приручить невестку десять лет назад и сейчас ни хера не выйдет. Но, надо бы отдать Вам должное, так старались подлизаться и влезть ко мне в душу, чтобы стать подругой, почти мамой и сестрой. Я называю Вас по имени,
