Неверный муж моей подруги, часть 2 - Ашира Хаан

Ох, Вера. Тянет тебя на таких, да?

Я смотрю в его черные глаза и от того, что они так напоминают мне Германа, начинаю злиться.

— А мне все равно. Она обещала мне на ночь сказку почитать! — заявляю я, нагло глядя в лицо мужику.

— Какую сказку? — охреневает он.

— Про Ежика и Медвежонка, — говорю я и тяну Веру к себе активнее. — Я психованная, у меня диагноз, и только эта сказка…

— Иду-иду, — Вера тушит сигарету и выталкивает меня в коридор, пока мужик пытается сообразить, насколько я реально психованная, а насколько не в меру борзая.

В купе мы заходим молча, и Вера тут же заворачивается в плед, устраиваясь в своем уголке.

— И вот что это было? — спрашиваю я, устало падая на полку и принимаясь рыться в упаковочной бумаге в поисках чего-нибудь съедобного.

От стресса у меня пробуждается зверский аппетит.

— Представляешь, — говорит Вера. — Я поняла, что люблю мужа. Все еще люблю. Прикинь, какая дура?

Сейчас. Живут не для радости

Сейчас. Живут не для радости

Вера больше не выглядит ни хабалкой, ни жизнерадостной и уверенной в себе женщиной. Она жмется в угол своей полки, и в ее больных глазах я угадываю ту же растерянность перед жизнью, которую чувствую и сама.

Вот ведь какая проблема — взрослых не существует. На самом деле, ни у кого нет правильного ответа, как жить эту жизнь. А если кто-нибудь говорит, что есть — он врет. Иногда самому себе.

— Ты его любишь… — говорю я медленно, готовая заткнуться в любую секунду. Но Вера не высказывает возражений. — А он — другую?

— Нет, — она натягивает плед на плечи и прячет в него нос, хотя в купе нормальная летняя температура. — Он тоже меня любит. Очень. Иначе не гонялся бы за мной по всей стране.

— Так он разрушил ваши отношение не ради любви?

— Нет, — голос Веры сдавленный, словно она пытается сдержать крик или рыдания. — Он разрушил их ради похоти и собственного удовольствия. Так что не сравнивай себя с ним. Ты не такая.

— Я жду трамвая… — грустно усмехаюсь я.

Подпираю кулаком щеку и смотрю в окно. Там показывают закат. Долгий-долгий, алыми ручьями разливающийся по лугам, просовывающий золотые лучи сквозь щели в стройных рядах берез. Даже кажется, что я чувствую особый запах вечерних трав — здесь, в купе старого поезда, несущегося по окраинам бесконечной нашей родины.

Иван-чай, полынь, что-то медово-сладкое — и немного болотной воды, чтобы оттенить реальностью запредельно-райский коктейль запахов.

— Хорошо, — говорю я, не поворачиваясь к ней. — Хорошо, что ты так уверена в себе и в своих чувствах. Это большое счастье, — говорю я. — И решить заранее, что если муж изменит — я гордо уйду, а потом гордо уйти — тоже большое счастье. И знать, что если придет любовь — ты не будешь обманывать мужа и сразу разведешься, и развестись на самом деле — тоже большое счастье. Вообще, не знать сомнений, — говорю я и щурю глаза, как от дыма, от подступающих слез. — Большое счастье.

Она молчит, а во мне даже нет сил, чтобы повернуться и взглянуть ей в глаза.

— Я этого счастья лишена, — говорю я. — Каждый день я думаю — а вдруг все это блажь? Вдруг — просто скука, усталость от быта? И мы с Германом разойдемся через год, попробовав пожить вместе? Получится, я разрушу все ради иллюзии любви. Разобью на осколки две семьи, чтобы выяснить, что любви-то и не было. Она вообще бывает?

— Бывает, конечно, — уверенно отвечает Вера. — Не могут же все в мире ошибаться?

— А тебе не кажется странным, что эта самая любовь приходит как-то подозрительно вовремя? — качаю я головой. — Как раз, когда пора создавать семью, с восемнадцати до тридцати с редкими-редкими отклонениями. И оказывается, что твоя судьба — человек, который рядом, а вовсе не какой-нибудь незнакомец из Аргентины, а?

— Ну это глупо — влюбляться в незнакомца, — возражает Вера. — Хотя есть эти дурочки, что любят корейских айдолов, хотя никогда их живых не видели.

— Вот на примере айдолов хорошо видно, что люди любовь себе придумывают.

— Ну, эту придумывают, а настоящая — все равно есть! — упрямится она.

— Мужчины ищут себе жену, чтобы она готовила, убиралась и рожала детей. Ну и красивая была. А иначе, говорят, зачем мне она?

— И в постели чтоб была хороша.

— И в постели. Женщины ищут опору. Получается, и те, и другие сначала отбирают человека по каким-то критериям, а потом уже влюбляются.

— Это разумно.

— Еще бы! Людям надо размножаться, вести хозяйство, покупать квартиры, детей заводить в конце концов! Некогда ждать любви! Вдруг она только годам к семидесяти явится? Что делать тогда? А если вообще не придет?

— Ты говоришь, что те, к кому пришла любовь вовремя и к нужному человеку — ее просто себе придумали? — хмыкает Вера из-под пледа.

— Да! — в горячке спора я не замечаю, что сама себя загоняю в угол.

— Так получается ты как раз подтверждаешь, что у тебя — настоящая. Потому что неуместная и не вовремя.

Я смотрю на нее, ищу, что можно возразить — и не нахожу.

— Но это же измена…

— Разве любовь — не самое главное в жизни? Вот если бы ты изменяла, потому что тебе секса не хватает или цветы муж мало дарит, или в наказание… я не знаю, зачем еще изменяют — то это было бы по-настоящему подло.

— Нет, Вера! Нет! — меня просто передергивает от ее позиции. — Не так! Какая любовь, когда причиняешь окружающим боль? На чужом несчастье своего счастья не построишь, слышала?

— «Живут не для радости, а для совести!» — цитирует она «Покровские ворота» и смеется. — Лан, ты правда хочешь быть Саввой Игнатьевичем? Может, ты и в