Мой шейх - Светлана Тимина
— Я повторю, — гробовая тишина вокруг наполнена ожиданием и любопытством. Все эти люди проверяют меня на прочность. — Кто заставил тебя это сделать и почему?
— Ничего не скажу, шайтан, — панический ужас от понимания скорой гибели женщина прячет за напускной бравадой.
— Ты пыталась убить своего шейха. Ты знаешь, что за это полагается?
Но тут решает подать голос один из уже приговоренных мужчин.
— Твой шатер, дары и твоя постель, Кемаль Аль Мактум? Задушевная беседа с шейхом Асиром? Или жалкая рабыня слишком искусна в постыдных ласках, чтобы ты сделал для нее исключение?
По толпе проходит ропот. Но я к этому готов.
— Ты посмел равнять себя, жалкий шакал, с принцессой эмирата?
Я вижу, как на лицах поселенцев мелькает самая разная гамма эмоций. Но допустить перекос сил я не намерен.
— Моя гостья не побоялась бросить вызов мне, глядя в глаза. Не ударила в спину, не подсыпала яд в питье. У нее отваги в сотни раз больше, чем у каждого из вас. Никто не вызвал меня на поединок. Вы плели свои сети под покровом ночи, как презренные псы. Что же. Теперь ночь станет вашей спутницей до скончания вечности.
Толпа замирает. Я чувствую кожей их смятение. Но понимаю, что мои слова достигли цели.
Какими бы варварами не были бедуины, какие бы бесчинства не творили, у них существовал свой кодекс чести. И в этом своде правил нападение исподтишка приравнивалось к самому большому преступлению. Сейчас произошёл явный перекос в мою пользу. В случае с Газаль появление отца, которого чтили безмерно, спасло ее жизнь.
— Кроме того, ты посмел роптать на своего шейха, что дал тебе кров, еду и жизнь, которой вы не знали в своем вымирающем племени. — Отхожу от Зарифы, заметив, как ее начинает колотить дрожь. — Твоя смерть будет быстрой, если ты скажешь, кто надоумил тебя участвовать в позорном сговоре.
— Ты никогда не узнаешь его имени! — приговоренный туарег вспотел вовсе не от зноя, а от страха. Но справедливо рассудил, что терять ему нечего, смерть уже дышит в затылок. — Живи с этим, Кемаль Аль Мактум, и бойся каждого шороха!
— Ты сделал свой выбор, — я замахиваюсь кнутом и бью его по лицу, оставив кровавый след на коже. — Смерть!
Крик разрывает тишину. Наконечник кнута выбил ему глаз. Зарифа закрывает лицо руками и захлебывается в рыданиях. Но это только начало. Я делаю знак своим преданным воинам, и тотчас же они хватают туарега, опутывая его конечности длинными ремнями.
Два чистокровных жеребца уже нетерпеливо взбивают песок копытом. Когда-то я просил отца упразднить столь варварскую казнь, но он мне отказал. И теперь я ему благодарен за это.
Крики и мольбы о пощаде тонут в гуле толпы. Никто не становится на сторону смертника. Может, просто не верят, что я сейчас это сделаю, ждут, что дам ему шанс сознаться. Но у меня еще трое тех, кто заговорит. Только, скорее всего, они действовали по указке посредника. Посмевший замахнуться на мою жизнь явно неглуп, и заметал следы особо тщательно.
— Пощади, Кемаль! У меня не было выбора! Он угрожал найти и перебить мою семью в племени! Я не знаю, кто этот человек, я не видел его лица! Он всегда вызывал меня в пустыню под покровом ночи…
— Приступайте, — в это легко поверить. Но прощать тех, кто не пришел ко мне и не заявил о готовящемся покушении, а хладнокровно начал играть в эти игры, я не стану.
Толпа расступается. Отчаянный душераздирающий крик мог бы что-то задеть внутри, но там пустота и жажда мести. Его наверняка слышит Газаль, и уже за одно это я готов сделать агонию смертника еще более ужасной.
Кони срываются с места, пришпоренные седоками. Тело приговоренного окутывает облаками пыли, когда его тащат за собой два сильных скакуна. Они будут скакать рядом не более трех минут, после чего разъедутся в стороны, разорвав тело на части.
Вот теперь я вижу на лицах поселенцев то, что должен был видеть изначально. Многие кусают губы оттого, что не могут увидеть финальных аккордов казни. Но побежать следом не решаются. Я никого не отпускал.
Зарифа бьется на песке и воет, как раненый зверь. Поднимаю ее за волосы, заставляя посмотреть себе в глаза.
— Вижу, ты уже не столь смелая? Ваши сведения оказались бесполезны. Ты не купишь себе легкую смерть.
— Пощады, шейх! Я… я жду ребенка!
— Вот как? — от моего прищура она содрогается еще сильнее. — Ребенка? Ты зачала в блуде? Что за это полагается по закону твоего племени?
— Пощади! — она тянет ко мне руки. — Мой ребенок, он невиновен!
— Лекаря сюда. Пусть осмотрит ее. Но знай, если ты говоришь правду, это ничего не изменит. Ты проведешь время до его рождения в цепях, в заточении, после чего твою голову снимут с плеч. Ну? Ты соврала?
— Прости! Да, я солгала! Я не хочу умирать! Но мне не оставили выбора!..
— Саид, — вздыхаю я, — принеси шелковую удавку и раскаленные щипцы. Похоже, мне стоит преподать урок, как надо уважать своего шейха…
Палящее солнце безмолвно взирает с высоты за тем, как я жестоко разбираюсь с теми, кто желал смерти. Моей или же моей возлюбленной Газаль — не имеет значения. В небе кружат коршуны. Они почувствовали запах смерти. Крики вдалеке уже прекратились. А толпа скандирует мое имя и требует смерти преступникам.
Саид рад реабилитироваться в моих глазах. Смотрит в заплаканное лицо Зарифы, оскалившись, бьет ее ногой в живот. Я ему не препятствую. Я и без того сделаю скидку для женщины, что верно служила моему отцу: ее смерть будет легкой. И даже стальные прутья, что раскаляются в жаровне, капля в море по сравнению с теми пытками, что ждут мужчин.
За Ассасином я раньше не замечал явных садистских наклонностей. Несмотря на все его слова, он будет предан мне до самой смерти. Мне, но не тем, кто мне близок, помимо отца. И жестокость по отношению к Зарифе ничто иное, как ярость — ярость за то, что недоглядел, не предотвратил неизбежное. И спрятанный глубоко в душе страх за мою жизнь. Как иначе, ведь я вырос практически на его глазах.
Зарифа бьется в истерике. А затем кричит, захлебнувшись в рыданиях, когда Саид стаскивает с нее сандалии и прижимает раскаленный прут к пятке. Это еще одна традиция диких племен — отмечать
