(Не)сводная, или Маша для Медведя - Анна Яфор
– Привези Машу ко мне. Завтра же, слышишь?! – он пытается приподняться на кровати, не сводя с меня глаз, и я поспешно киваю. Привезу, конечно. Надо было и сейчас взять ее с собой, но я настолько обезумел от нашего с ней поцелуя, что просто не смог вовремя сообразить.
– Привезу, папа, не беспокойся. Отдыхай и не волнуйся ни о чем.
– Трудно не волноваться, когда сын такой разгильдяй! – мрачно выдает отец. – Как ты только мог не поговорить с ней?!
Знал бы ты, как я мог… – вздыхаю, в очередной раз ругая себя за несдержанность.
– Я поговорю, папа, обязательно. И завтра утром будем у тебя.
Въезжаю во двор уже глубокой ночью – дорога заняла много времени. Все окна темные, и я выдыхаю с облегчением, хорошо, что девушка уже спит. Лучше перенести разговор на завтра, когда с утра у обоих будет ясная голова.
Сейчас освежусь – и тоже спать, слишком насыщенным и непростым оказался прошедший день. Но стоит только подойти к бассейну, мысли о сне улетучиваются. Да и обо все другом тоже, когда вижу перед собой соблазнительную обнаженную нимфу.
Нет, эта девчонка определенно решила испытать меня на твердость. Хотя твердым я и оказываюсь как раз, более чем. Еще после нашего с ней поцелуя остыть не успел, а теперь и вовсе крышу рвет. Потому что за те несколько секунд, что тянутся до момента, когда Маша взвизгивает и начинает шипеть, чтобы я отвернулся, все успеваю рассмотреть. Все-все.
Фарфорово-бледную кожу с блестящими на ней капельками воды. Они искрятся, словно драгоценные камни, соединялись между собой в прозрачные струйки, и тянутся вниз, по таким соблазнительным, аппетитным округлостям. Маленькая упругая грудь идеальной формы. Как раз такая, чтобы полностью поместиться в моей ладони. Тёмные вишены сосков так и просятся в рот. Сочные, твёрдые. Даже не пробуя, не сомневаюсь, что они потрясающе вкусные. Такие, что хочется вылизывать, кусать, сосать без конца. Всю долгую-долгую ночь.
Бирюзовая поверхность воды слегка колышится, и я вижу, как она переливается на стройных бедрах, ласкает мягкие, плавные линии живота. Почти завидую этой воде, что так близко к ней. Может касаться, гладить, проникать между ног, туда, где угадываются припухшие складочки.
Несмотря на Машино возмущение, готов поспорить, что хочет она совсем другого. Не может не думать обо мне. Не может не желать продолжения. Мы оба вспыхиваем, как два факела, стоит только оказаться рядом друг с другом. И, кажется, это происходит помимо нашей воли.
– А еще представитель культурной столицы! – дрожит за спиной голос моей так называемой сестренки. Я все-таки пересиливаю себя и отворачиваюсь, но похоже, девушку это не устраивает: она продолжает кипеть. – Медведев, тебя не учили, что некрасиво так пялиться?
Честно говоря, не учили. Вообще не припоминаю, чтобы с кем-то когда-то обсуждал правила поведения при обнаружении в пределах своей видимости обнаженной красотки. Тело усиленно спорит со здравым смыслом, но ни к тому, ни к другому я прислушаться не готов. Слишком много противоречий в голове, и пока не понимаю, как собрать все воедино.
– Прекращай рычать, Маш, – заявляю, не оборачиваясь, все-таки приказывая себе подобрать слюни и перестать представлять все те позы, в которых хочу увидеть девчонку. И не только увидеть. До утра, когда я должен привезти ее в больницу к отцу, совсем немного времени осталось, а мы так и не поговорили. Она пока даже не знает, что он пришел в себя. – Вылезай и одевайся, жду тебя на кухне. Есть разговор.
Собираюсь уйти, надеясь, что пока Маша приведет себя в порядок, и сам успею вернуться к нормальному состоянию. Еще не хватало, чтобы она видела меня с таким стояком в штанах. Но в спину мне летит гневное:
– Прекрати мной командовать, ясно? Я уже сказала, что совершеннолетняя и не обязана подчиняться. Ни тебе, ни твоей подружке, так ей и передай!
Я хмурюсь, тут же забывая, что обещал больше не смотреть. И оборачиваюсь. Слишком поспешно. И оказываюсь слишком близко к ней, уже выбравшейся из воды. Мокрой, обнаженной, злой и прекрасной.
– Ирина все еще здесь? – мне стоит колоссальных усилий удерживать взгляд на лице, не опуская ниже. Но теперь злюсь уже я. Избыток зашкаливающих впечатлений для одного дня! Воевать не только с сестрой, но и с любовницей точно не готов.
– Представь себе! – фырчит Маша, торопливо натягивая одежду на мокрое тело. Эх, если бы не отец…
– Я разберусь с ней! – обещаю не столько девушке, сколько себе самому и киваю в сторону кухни. – Идем.
Начинаю говорить сразу, едва мы оказываемся в доме. В первую очередь, чтобы снова не сорваться. Маша – соблазнительная красотка, и глядя на нее невозможно не думать о том, как бы поскорее оказаться в постели. Но сейчас это более чем неуместно. Я смотрю в темное окно, за которым почти ничего не видно: лишь уснувшие тени деревьев в приглушенном свете фонарей. И перебиваю все еще возмущенно бурчащую за спиной девушку.
– Отец пришел в себя. Он хочет, чтобы утром мы оба были у него.
В кухне на какое-то время повисает тишина, а когда я оборачиваюсь, вижу обращенный ко мне взгляд Маши, полный изумления и обиды.
– И ты молчал?! – наконец, выдает она. – Специально тянул время, чтобы я ничего не узнала? И ездил к нему один! Хотя обещал…
Девушка быстро отворачивается, но успеваю заметить подозрительный блеск в глазах. Слезы? Неужели и правда обиделась? Да, я не позвонил, но совсем не до разговоров было днем, да и не готов был снова видеть ее после того, что случилось. Ну не маленькая же, должна понимать!
– Конечно, кто я такая, чтобы ставить меня в известность! – говорит даже не мне, а бросает словно в пустоту. – Да и более важные дела у тебя были наверняка.
Она так выразительно делает акцент на сочетании «важные дела», что выдает себя с головой. И я невольно вспоминаю собственную бешеную реакцию на лапающего ее ботана. Девочка ревнует, а у меня сейчас даже времени нет порадоваться этому факту.
– Я же сказал, что разберусь с Ириной, – коротко обрезаю и, отодвинув стул, киваю, приглашая Машу сесть. Она пожирает меня глазами и внезапно выдает.
– Глеб, я ведь только сейчас поняла… Это же хорошо, да? То, что он пришел в себя? Значит, есть шанс, что все еще можно поправить?
От отчетливо проступившей на ее лице надежды становится тошно. Терпеть
