По секрету твоя - Рошаль Шантье
Глава 25
Я сажусь в машину, которую прислал за мной отец. Невиданная щедрость, неслыханная любовь отца к дочери. На деле: контроль. Как в сопровождении стражи вели на эшафот Анну Болейн, так везут сейчас меня. Утрирую? Возможно. Но я отправляюсь туда, где каждая деталь интерьера сопровождается болью.
Наверное, я должна радоваться хотя бы тому, что ненужно трястись в душном вагоне поезда вместе со всеми. Можно расслабиться и почитать книгу, забыться музыкой в наушниках или отвлечься фильмом, но нет. Машина останавливается, дверь распахивается и ко мне садится приверженец издевок, а когда-то мой друг.
— Здрасьте- здрасьте! Что, даже не поцелуешь? — слышу в свой адрес и едва сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.
Я поворачиваюсь, киваю в знак приветствия. Думала, настроилась на поездку в его присутствии. Ан-нет. Видимо, на такую подготовку времени мало всегда.
— Что-то больно уж самостоятельной ты стала после своей Австрии. Много на себя берешь. Угомонись сама или я помогу тебе.
— Хватит так говорить со мной…
— Слушай сюда, — он хватает меня за запястье, кладет большой палец на внутреннюю сторону, остальными держит. Давит, больно. Я кошусь на водителя: Виктор останавливается на светофоре, все его внимание приковано к дороге. Ему нет никакого дела до того, что происходит на заднем сидении автомобиля, нет дела до меня. Наверное, для него это выглядит так, словно богатенькие детки развлекаются.
Мы восхищаемся поверхностью красивого озера, любуемся на глянец воды, на прекрасное отражение луны, которым это озеро делится с остальными. Мы считаем озеро восхитительным, смотрим, наслаждаемся, хотим им стать, получить такое же спокойствие, данное природой, и никому не приходит в голову опустить туда руку поглубже и достать тонны мусора. Зачем думать о мусоре, когда можно любоваться поверхностью? Она ведь так прекрасна.
Моя жизнь — глянцевое озеро.
— Я сказал тебе угомониться, и ты это сделаешь.
— Мне больно, — говорю спокойно, прямо глядя Илье в глаза. Он ждет. — Я поняла тебя, услышала. Прекрати.
— Не играй в игры, Тайка. Это чревато, — отпускает. Перехватываю запястье пальцами другой руки и массирую саднящее место. Будет синяк, но я взяла с собой подаренную когда-то Дашей тоналку — дальновидность.
— Илья, давай сохраним нейтралитет. Я ясно представляю твой договор с моим отцом — это ваши дела. Но пожалуйста, не трогай меня больше, чем требуется, я ведь тебе не нужна. — И гляжу на него. Не знаю, чего жду. Чего угодно, наверное, лишь бы в мою пользу.
— Ты правда такая дура, да? — приподымает бровь в изумлении, будто я только что крысу из кармана достала и начала её есть, — дорогая моя, тебе просто нужно запомнить. Даже понимать необязательно, просто держи в голове, как можно дольше, — постукивает указательным пальцем по моему виску, — ты моя собственность. Моя соб-ствен-ность, — распевает во весь голос, словно тут театральное действо, — ты будешь делать то, что я скажу, говорить, когда я захочу, расставлять ноги по щелчку вот этих пальцев, которыми я совершенно справедливо буду карать тебя за непослушание. Ты марионетка, моя кукла, мешок костей, напитанный кровью, главная задача которого делать так, чтобы его хозяин был доволен. Всё. Это задача твоей жизни. Каждая женщина ищет такой же семьи, как у нее была. Я дам тебе это сполна. Наслаждайся.
Я вдыхаю, а выдохнуть не могу, только часто сглатываю и моргаю быстро-быстро. Спина начинает болеть, так плотно я вжалась в сидение, а пальцы покалывать от стискивания дверцы. Кажется, единственное, что разрешено мне сейчас — дышать, сглатывать, моргать. Это все, что я могу. Все, что могу, лишь бы не заплакать. Не зареветь тут, прямо при нем. Позорно разрыдаться. Подождите-ка. Мешок с костями достоин позора?
Это машина моего отца, мы едем ко мне домой, будем присутствовать на торжестве моего родственника в присутствии моей семьи. Это больше моё, чем его. Тогда почему моя собственная жизнь принадлежит больше ему, чем мне? Принадлежит каждому, кто сильнее? Это я позволила? У меня есть выбор? Можно мне карту, где крестиком обозначено "выход"?
Глава 26.1
Ворота отворяются автоматически. Остаток дороги был проведен в тишине. Рассматривание пейзажей, воздух из окна, которое я, собравшись с мыслями позволила себе открыть — вот мое успокоение.
Виктор выходит первым, отворяет дверцу машины мне, Илья выходит сам. На пороге нас встречает мама.
— Здравствуйте, дети. Илюша, как прошла дорога? — она чинно целует дважды в щеку меня, затем Илью, который немного наклоняется к ней. В этом нет любви, в этом показушность: мы высшее общество. И даже если из посторонних глаз присутствует лишь водитель, закон есть закон. Мне от этих почестей всегда тошно — чета Романовых, не меньше.
Высказывание, которое когда-то зачитала на уроке учительница литературы Галина Федоровна: «Чем больше в семье показушной, тем меньше в ней любви настоящей» особенно въелось в память. Потому что обо мне, потому что правда.
— Наконец-то! Виктор, свободен. Отойди, Светлана, дай с зятем поздороваться. Чего встала, как вкопанная, через час выезжать! В ресторане все готово? — он кидает быстрый взгляд на маму, та опускает глаза, кивает и пробормотав что-то вроде «сейчас- сейчас» поднимается по ступеням в дом, — Ну, говори, Илья, как вела себя моя дочь? —они пожимают друг другу руки.
И только я открываю рот, чтобы поздороваться и поздравить отца с именинами, как слышу обращенное к себе:
— Здравствуй, ко мне в кабинет.
По пути в карательную я прокручиваю в голове что могла натворить. Это должно быть что-то запретное, вот только на ум ничего не приходит. Хотя нет. Лишь одно — Марк. Только откуда? Возможно, нас у подъезда видел Илья? А может, я зря доверилась Арине? Либо же у меня паранойя и дело вовсе не в этом.
Перед дверью глубоко вдыхаю и на выдохе толкаю деревянную
