Дженнифер Смит - Статистическая вероятность любви с первого взгляда
Позже, когда стало ясно, что тренировки футбольной команды и болтовня по телефону для Хедли оказались намного интереснее, чем Джейн Остен и Уолт Уитмен, час превратился в полчаса, затем они стали читать не каждый вечер, а через один. Только все это было уже не важно. Истории, рассказанные в книгах, стали частью Хедли; они словно усвоились ее организмом, как хорошая еда, и расцвели пышным цветом. Они значили не меньше, чем другие черты, доставшиеся ей от отца, — голубые глаза, соломенно‑желтые волосы и россыпь веснушек на носу.
Папа часто приносил ей книги — дарил на Рождество и на день рождения или вовсе без повода. Среди них попадались роскошные ранние издания с золотым обрезом и растрепанные книжки в бумажных обложках, купленные с лотка за пару долларов. Мама только руками всплескивала, особенно если видела новый экземпляр книги, уже имевшийся на полках в кабинете.
— Еще один‑два словаря, и дом рухнет! — возмущалась она. — А ты дубли покупаешь!
А Хедли понимала папу. Он и не ждал, что дочка прочтет все. Может быть, когда‑нибудь… А сейчас важен был сам жест. Папа дарил ей самое важное, что было у него в жизни. По‑другому он не умел. Он — преподаватель литературы, словесник — любил книги и собирал для своей дочери библиотеку, как другой мог бы строить дом.
Поэтому ее так резануло, когда в Аспене он вручил ей потрепанный томик «Нашего общего друга». Слишком знакомо, слишком больно. И Хедли сделала то, что умела делать лучше всего: постаралась забыть о подарке.
А сейчас, в поезде, ползущем по туннелям глубоко под улицами Лондона, Хедли вдруг стало приятно, что у нее есть именно эта книга. Она давно уже не читала Диккенса — сначала были другие дела, более увлекательные, а потом, наверное, из своеобразного протеста папиному уходу.
Говорят, что чтение — это бегство от реальности, но для Хедли книга становилась спасательным тросом. Окружающий мир бледнел и отступал. Хедли уже не раздражали тычки чьих‑то локтей и кошелок, грызущая ногти женщина в безрукавке, двое подростков с ревущей в наушниках музыкой и бродяга, играющий на скрипке в дальнем конце вагона, — тихая мелодия едва пробивалась сквозь шум толпы. От стука колес голова ее гудела, но взгляд не отрывался от книги, скользя, словно фигурист, исполняющий вращение на льду. Теперь у нее был якорь.
Проглатывая одну главу за другой, Хедли напрочь забыла, что собиралась вернуть книгу. Слова, конечно, не папины, и все равно он весь тут, на страницах. Что‑то ей это напоминает…
Уже собираясь выходить, она замерла, стараясь вспомнить подчеркнутую фразу, замеченную тогда в самолете. Листая страницы в поисках чернильной пометки, Хедли вдруг с удивлением наткнулась на другую, почти такую же: «Ах! Выпадают же на нашу долю дни, ради которых стоит и жить и умереть!»
Хедли подняла глаза, чувствуя, как щемит в груди.
Еще утром ей казалось, что папина свадьба — худшее, что может случиться в жизни, но сейчас она понимала: есть куда более серьезные несчастья, и произойти они могут в любую минуту.
Хедли вышла из поезда вместе с другими пассажирами и, разглядывая выложенную плиткой на стене надпись «Паддингтон», изо всех сил надеялась, что ошиблась и не застанет здесь того, что ожидала.
12
9:54
по Североамериканскому восточному времени
14:54
по Гринвичу
НА УЛИЦЕ СНОВА ВЫГЛЯНУЛО СОЛНЦЕ, а тротуары еще серебрились от влаги. Хедли оглядывалась, пытаясь сориентироваться. Аптека с белой дверью, антикварный магазинчик, здания в пастельных тонах… Из паба высыпала толпа осоловелых мужчин в полосатых рубашках‑регби. Мимо сновали тетки с сумками, полными покупок.
Хедли посмотрела на часы: почти три, а она понятия не имеет, что делать дальше. Поблизости не видно ни полицейских, ни туристического агентства или справочного бюро, ни одного книжного магазина или интернет‑кафе. Словно в каком‑нибудь дурном реалитишоу: участников забросили в Лондон без карты и компаса и выпутывайся как хочешь.
Хедли наугад выбрала направление. Она брела по улице, жалея, что не догадалась переобуться, когда удирала со свадьбы. В закусочной на углу продавали жареную рыбу с картошкой — от одного запаха начало урчать в животе. Хедли ничего не ела после тех крендельков в самолете, а не спала еще дольше. Свернуться бы в клубочек и заснуть, но ее упорно гнала вперед странная смесь волнения и страха.
Через десять минут ноги оказались стертыми до волдырей, а ни одной церкви так и не попалось. Хедли заглянула в книжный магазин, чтобы спросить, не знают ли они, где тут статуя Девы Марии, но под изумленным взглядом продавца тут же выскочила на улицу, не дожидаясь ответа.
В витринах мясных лавок висели на крюках разрубленные туши, в магазинах готовой одежды красовались манекены на каблуках повыше, чем у Хедли. Полным‑полно пабов и ресторанчиков, мелькнула даже библиотека — Хедли вначале приняла ее за часовню. И ни единой церкви, ни шпиля, ни колокольни… И вдруг — вот она.
Выйдя из переулка, Хедли заметила на другой стороне улицы узкое каменное здание. Проморгавшись, будто она увидела мираж, Хедли бросилась вперед как на крыльях. Но тут колокола начали веселый перезвон, и из дверей высыпала жизнерадостная компания. Здесь праздновали свадьбу.
Хедли только сейчас заметила, что все это время пыталась задержать дыхание. Отдышавшись и пропустив мчавшиеся мимо такси, она перешла улицу и убедилась в том, что уже и так знала: ни похорон, ни статуи, ни Оливера.
И все‑таки уходить не хотелось. Сценка, что разворачивалась возле церкви, очень напоминала ту, в которой Хедли сама недавно участвовала: букеты, подружки невесты, вспышки фотоаппаратов, улыбки родных и друзей. Колокола заканчивали свою веселую песню, солнце клонилось к закату, а Хедли все стояла, не трогаясь с места. А потом она сделала то, что делала всегда, когда ей случалось заблудиться, — достала из сумочки телефон и позвонила маме.
Мобильник почти разрядился, а пальцы Хедли дрожали, нажимая на клавиши. Скорей бы услышать мамин голос! Невозможно поверить, что, расставаясь, они поссорились, и еще невероятней — что с тех пор не прошло и двадцати четырех часов. Кажется, что прощание совершилось в какую‑то другую эпоху.
Они с мамой всегда были очень близки, но после папиного ухода словно что‑то умерло. Хедли злилась, как никогда в жизни, а мама… Мама просто сломалась. Несколько недель она двигалась, будто под водой, тяжело ступая; у нее постоянно были красные глаза, и оживала только при звонке телефона. Дрожа, словно камертон, она хватала трубку, надеясь услышать, что папа передумал.
