Екатерина Вильмонт - У меня живет жирафа
Что я наделал, думал Владислав Александрович. Да, я кажется и впрямь люблю эту женщину, но что я могу ей дать, кроме себя самого, а это не такой уж подарок… Я не могу на ней жениться, а ей нужна семья, ребенок, она нормальная женщина, прекрасная хозяйка, ей нужно гнездо, птенцы, над которыми она будет хлопать крыльями. А я? Я не хочу гнезда, не хочу птенцов, я вольный орел… Хотя какой я, к чертям, орел? Так, кукушка. Кстати, по-немецки кукушка мужского рода. Дер Кукук! Я вольный Кукук! Сына подбросил родителям и летаю себе… «У жирафа вышла дочь замуж за бизона». А я даже не бизон, я кукук. Довольно уже общипанный кукук. А жирафики, они млекопитающие… И что птице делать с млекопитающим?
Так он пытался защититься от своей любви, от этого терзающего его чувства, от желания ни на минуту не расставаться с Ией. От нежности, переполнявшей его, когда он смотрел на нее. От влюбленного взгляда огромных карих глаз с невероятно длинными ресницами. А вкус ее поцелуев, а кожа, шелковая, как шкурка юного жирафенка. Все эти мысли и чувства донимали его, мешали жить и работать.
Позвонила Нина.
– Влад, надо поговорить.
– Что-то случилось, Ниночка?
– Нет, просто есть задумки новой программы, хотелось бы обсудить. Надо встретиться. Давай увидимся в кафе.
Он удивился. Одно время он частенько бывал у нее. Видимо, она что-то поняла. И ведет себя на удивление деликатно. Она умна. И не хотелось бы портить с ней отношения. Она может быть хорошим другом. Хотя она, кажется, любит меня… Господи, я сошелся с ней, что называется, с горя, а теперь приходится расхлебывать. Идиот, тебе уже пятый десяток, а скачешь из постели в постель… Стыдно, господин Голубев.
Ия никогда не звонила Голубеву. Он сам звонил ей довольно часто и присылал нежные эсэмэски. Она с восторгом отвечала, но сама не была инициатором переписки. Боялась быть назойливой, боялась ему надоесть. И каждый день повторяла как заклинание: сбылась моя мечта, и даже если больше ничего не будет, все равно… Главное, что я услышала от него признание в любви.
На примерку Таня приехала с отцом. Ия увела девушку в примерочную.
– Ой, я не знаю, боюсь, он будет во все лезть. Он в самую последнюю минуту сказал, что хочет поехать со мной.
– Ничего страшного. А может, вашему папе еще все понравится.
– Да, как же… Он ничего не понимает, у него вообще нет вкуса.
– Таня, в примерках мужчины вообще ничего не смыслят, да задурим мы ему голову. Не волнуйтесь.
Платье сидело идеально.
– Ну еще бы, такая фигура. А сверху накинем пелеринку.
– Ой, как красиво… Ия, вы волшебница.
– Все, можете показаться вашему папе.
Девушка вышла из примерочной.
– Вот, папа, смотри.
– А эта хрень с капушоном зачем? – он так и сказал «капушон».
– Папа, я надену ее, если будет холодно, а потом сниму.
– Сейчас сыми!
Ия помогла Тане снять пелеринку.
– Богато! Ничего не скажешь! А у тебя, дочка, оказывается, фигура что надо! Жаль, мордашка подкачала.
– Что вы такое говорите! – возмутилась Ия.
У Тани между тем глаза были полны слез.
– Что есть, то и говорю! Пусть знает, что красотой не блещет, и мужа своего ценит.
– Вы совсем не любите вашу дочь? Тогда зачем вы сюда приехали? Говорить ей гадости? А в день свадьбы вы с утра тоже будете ей говорить такое? – вдруг страшно разозлилась Ия.
– Да я ж только правду говорю. Ты вот красавица с мордочки, а фигура у тебя не очень, длинная и тощая.
– Вы знаете, на вкус и цвет товарищей нет. А Таня в день свадьбы будет такой красивой, что вы ахнете.
Таня от испуга сжала руку Ии.
– А знаете почему? Потому что избавится от вашей тирании.
– Смелая девушка, – с угрозой в голосе произнес папаша.
– Просто я тоже говорю правду, как вы. Вам эта правда не нравится, а нам тоже не нравится ваша правда.
– А ты мне нравишься, норовистая лошадка! – И он как-то плотоядно ухмыльнулся. – И платье красивое. Даю добро.
Ах ты, сволочь, подумала Ия, добро он дает, капушон несчастный!
Наконец они ушли.
– Ийка, ты спятила? – накинулась на нее Аня. – Он же тебя может в порошок стереть!
– Ничего, как-нибудь, меня просто захлестнуло ненавистью. Капушон!
– Ага, я тоже отметила. Давай будем звать его Капушон.
– Давай. Но как можно на людях так говорить о дочери? Это ж каким носорогом надо быть.
– А он, между прочим, тут о тебе все расспрашивал. Видать, запал.
– А что спрашивал?
– Ну, замужем ли ты…
– А ты что сказала?
– Правду, что в разводе… Еще спросил, есть ли у тебя мужик. Я сказала, что не в курсе. Но поклонников много. Ох, Ийка, чует мое сердце, ты еще с ним хлебнешь.
– Да что я с ним хлебну? Сдам платье, и прощай, Капушон!
– Хорошо бы так…
– Ой, Ань, вечно ты что-то придумаешь.
Тут запищал Иин телефон. Пришла эсэмэска от Голубева: «Любимая, можно я приеду в восемь?»
Она ответила: «Ура! Но лучше в девять».
– Твой?
– С чего ты взяла?
– А ты вон как заулыбалась… Смотреть приятно.
Но тут явилась очередная клиентка.
Голубев принес ей букет пестрых астр.
– Люблю астры, – улыбнулась она, целуя его. – Но мне от них всегда немножко грустно.
– Почему?
– Потому что астры – это конец лета.
Я зиму не люблю.
– Да, московская зима – это противно. Но можно поехать за город, походить на лыжах…
– Вы голодный?
– Признаться, да. Но, может быть, мы сходим куда-то поужинать, чтоб тебе не возиться?
– Нет, у меня есть ужин, я утром приготовила. Как чувствовала, что вы придете.
Она принялась накрывать на стол. Он обожал смотреть, как она снует по кухне, что-то достает, хлопает дверцей холодильника, гремит сковородкой, у нее все это получалось легко, ненатужно и очень красиво. На ней было легкое домашнее платьице какого-то удивительно красивого и невульгарного желтого цвета, восхитительно оттенявшего смуглую кожу.
– Какое красивое платье… Цвет дивный.
– Да, дюшес.
– Что дюшес? – не понял он.
– Цвет называется дюшес. Цвет груши.
Он встал, подошел к ней сзади, обнял, поцеловал голубую жилку на шее.
– Ты мое счастье, – прошептал он.
Она, не отрываясь от сковородок, погладила его по щеке.
– Садитесь. Все готово. Вина хотите?
У меня чудесное чилийское вино. «Тарапака» называется.
– Белое?
– Да. Сухое.
– Хочу. Ты ж не прогонишь меня до утра?
– Вы со мной кокетничаете?
– Отнюдь. Просто я не уверен, что…
Я должен буду тебя огорчить.
У нее упало сердце.
– Что? Что случилось?
– Ничего не случилось. Просто я вынужден буду уехать на целый месяц.
– Куда?
– Далеко. В Латинскую Америку. Буду снимать для канала программу о жизни бывших нацистских преступников в Аргентине. Мне это очень интересно…
