Энцо Бьяджи - Причуды любви
Нежные чувства Гульельмо Маркони также остались без ответа. («Умнейший человек, очень милый, светский, но порой недоступный для моего понимания. Судите сами: гений с мировым именем, а какой-то робкий, неуверенный».)
Были среди ее поклонников и принцы крови, скажем Умберто Савойский, а уж кто атаковал Франческу со всей решимостью, так это его родственник — Эудженио Виллафранка-Суассон, сын принца Кариньяно. Они даже были помолвлены, но недолго.
— Чего греха таить, Эудженио был красив: аристократическая осанка, огромные зеленые глаза, утонченные манеры — но уж слишком многого хотел — немедленно венчаться, и все. А могла ли я вот так сразу бросить Искусство и своего бесценного продюсера Бараттоло?.. Хотя, может быть, и бросила бы, если б любила Эудженио по-настоящему.
Франческа открыла мне еще один секрет: секс никогда не имел для нее решающего значения, несмотря на то что она снималась в таких фильмах, как «Семь смертных грехов», где похоти отводится далеко не последнее место.
Но вот является он — Единственный, Суженый — и, конечно, тоже не может устоять перед ее грацией, царственной красотой, безукоризненными манерами. Естественно, Бертини постаралась подать себя наилучшим образом: высокие прически, украшенные страусовыми перьями, головокружительные декольте, пленительные позы… Он, конечно, блондин шотландского типа, род занятий — банкир, образование получил в Лондоне, владеет пятью языками, море обаяния. Зовут его, как вы помните, Поль Картье, гражданин Швейцарии. Первая встреча происходит, разумеется, в Гранд-отеле; сразу между ними как будто пробежала искра… И вскоре роковая дива уже стоит перед алтарем, чиста, непорочна, полна радужных надежд (ничего удивительного, времена были другие, говорят, Лида Борелли, в тридцать семь лет ставшая графиней Чини, тоже сохранила для супруга свою невинность).
После замужества она становится владелицей той самой виллы в Тоскане, которую король Виктор Эммануил (вот ведь зигзаги истории!) некогда преподнес одной из своих пассий — прекрасной Розине. Итак, дочь не особенно утруждавшего себя торговца тканями и домохозяйки становится заметной фигурой на европейском горизонте; у нее целый штат обслуги, роскошный выезд, куча драгоценностей.
В одежде она допускает всего три цвета: белый, черный, ярко-красный. Она без конца устраивает приемы, где бывают лишь избранные, коллекционирует перстни, браслеты и дома. Правда, красавцу Полю такая жизнь вскоре приедается, он оставляет Франческу с маленьким сыном на руках и устремляется навстречу новым авантюрам.
Актриса рассказывает о себе, немного рисуясь, но в целом искренне.
— Я жила тихо, спокойно, как все девочки из приличных семей. В один прекрасный день обстоятельства вынудили меня искать работу, и я выбрала театр, по совету моего давнего друга Скарпетты, да-да, того самого знаменитого драматурга Скарпетты. Это с его легкой руки я стала Франческой Бертини.
Мой отец, честно говоря, ничего не делал, только проматывал наследство. Его родители, в общем, сами виноваты: в их время считалось особым шиком, чтобы старший сын рос сибаритом.
— Потому-то вам и пришлось работать?
— Да. Когда я стала сниматься, то по четырнадцать часов в сутки работала перед кинокамерой, напоминавшей кофемолку. Я, можно сказать, сама себя сделала, без чьей-либо помощи. И кое-чего добилась. Вот, к примеру, моя «Одетта» имела сногсшибательный успех. Обсен, генеральный директор фирмы «Парамаунт», посмотрел и сказал: «Беру. Мне очень понравилась актриса». А что творилось в Париже — трудно передать! После премьеры люди до половины третьего ночи не желали уходить из зала, пока я не выйду к ним. «Sur la scene, alors, madame Bertini, il faut la voir![8] — кричали они. Ну, я вышла, показалась, а затем надо же было как-то выбираться оттуда, что было непросто: все выходы перекрыты, все бульвары заполнены народом. И я отважилась идти прямо через зал. На мне был горностаевый палантин, я медленно спустилась по ступенькам, и передо мной все расступались и снимали шляпы, точно я святая. «Madame, — раздавались крики, — vous etes magnifique!»[9]. Но потом набежали фашисты и устроили настоящий тарарам: «Она — итальянка, elle est Italienne. Она не француженка, а наша!» У меня вырвали цветы и чуть не растащили все украшения. Они прямо обезумели…
— Я слышал, вас приглашали сниматься в Америку?
— Да, «Фокс» в двадцатом году предложила мне контракт на миллион долларов. Но я не поехала, потому что вышла замуж. Как вы думаете, я правильно поступила?
— А вы как думаете?
— По-моему, правильно. Если бы мне сейчас предложили, я бы тоже отказалась.
— Вы знали Рудольфа Валентино?
— Видела мельком в Монтекарло.
— Ну и как он вам?
— Никак. Итальянский цирюльник — и все.
— К себе вы бы его и дворецким не взяли?
— Ну нет, дворецким, пожалуй, взяла бы, из него вышел бы отличный лакей. А вообще в Голливуде умели делать звезду из ничего, у них были тогда такие фотографы, какие нам и не снились.
— Что делал в ваших фильмах режиссер?
— Ждал моих указаний. Я говорила: «Камеру поставьте сюда, я пойду отсюда». А он послушно все исполнял.
— Какие крупные актеры снимались с вами?
— Таких не помню. Газеты писали, что равных мне нет. Я никогда не репетировала. Как говорил французский режиссер Камье: «Avec Bertini sans repetitions[10]. Эта его фраза вошла в историю.
— Правда ли, что Гульельмо Маркони просил вашей руки?
— Да. Но с чего бы я стала выходить за него? Мне было всего двадцать, а ему не то пятьдесят два, не то пятьдесят четыре.
— Зато не какой-нибудь неоперившийся юнец, а жених с перспективой.
— Ну, не знаю. Я искала свой идеал и нашла его. Я — мадам Картье и ни о чем больше не мечтаю. А итальянцы вообще не мой тип. Я смолоду предпочитала англичан, немцев.
— Однако среди ваших обожателей был принц Савойский. Уж он-то, наверное, был брюнет?
— Ну что вы, он был очарователен, просто душка. А мне шестнадцать лет, он тоже хотел немедленно жениться, но мой отец отказал. Тогда ведь, знаете, еще испрашивали родительского благословения. А чтобы спать до свадьбы — ни-ни! Бедняга Картье целых два года виделся со мной только в присутствии матери, у нас тогда был особняк на улице Номентана. Помню, я ее просила: «Мама, займи его, пожалуйста, а то мне некогда».
— Как вы считаете, много вам дал кинематограф?
— Еще бы — как никому другому. Ведь я была первая.
— Вы воспринимаете себя как диву?
— Чушь! Что вообще значит это слово?
— Но говорят, его выдумали именно для вас.
— Говорят.
— Вы были очень богаты, не так ли?
