Ирина Мазаева - Тетрис с холостяками
– Что у вас есть в следующий номер? – задала начальница, по сути, самый обычный вопрос.
– Я написала про гофроагрегат... – Эллочка беспомощно показала на зависший компьютер.
– Где материал?
Сказать было нечего. Эллочке захотелось расплакаться.
И почему так происходит в жизни? Как там говорит народная мудрость? Пришла беда – отворяй ворота? Стоило великолепной, новехонькой, деловой Эллочкиной жизни слегка войти в колею, стоило хозяйке этой самой жизни хоть немного расслабиться, разнежиться под теплым июньским солнцем, под ласковыми взглядами мужчин заводоуправления, как все тут же, стремительно, пошло кувырком. А ведь счастье – выстраданное, вымученное Эллочкино счастье было так близко, так невозможно близко, ярко и ощутимо, что теперь, когда оно в одночасье оказалось лишь миражом, лишь мечтой, которой до воплощения еще как желудю до дуба, Эллочка совсем растерялась.
Эллочка, как и всякая нормальная женщина, всей своей душой, сущностью своею тяготела к стабильности. Жизнь, мир, окружающий ее, представлявшиеся ей одним непонятным и потому пугающим хаосом, требовали упорядоченности. Может, кто и мог упиваться случайностями, спонтанными откровениями и чудесами, но уж никак не Эллочка. Она любила железобетонные конструкции, вековые деревья и кровные узы – все то, что привязывало ее к этому миру, задавало точку отсчета, поддерживало и вело ее по давно изведанному другими, а потому надежному фарватеру.
Эллочка любила всевозможные правила. Была бы на то ее воля, она бы заставила людей следовать им: пропускать женщин вперед, обязательно дарить им на свиданиях цветы и отвечать за свои слова.
Как ни странно, Эллочку, на первый взгляд взбалмошную и сумасбродную, вполне бы устроили простые, понятные и доступные отношения с Бубновым. Такие традиционно пошлые, в меру романтические, в меру расчетливые – обыкновенные. Познакомились, понравились друг другу, он начал звонить. Звонил, звонил, она сдалась – первое свидание. Потом проводы, поцелуй в щечку. Затем еще месяц поцелуев, и – розы, ресторан, свечи. Ресторан, поздно, «ой, мы как раз недалеко от моего дома – не зайти ли выпить чашечку кофе?». Кофе, кружевные трусики, утреннее совместное пробуждение, солнце в окна. Пудра на полочке, вторая зубная щетка в стаканчике в ванной, собственные тапочки. «Дорогая... – волнуясь, на коленях, с кольцом в руках. – Ты выйдешь за меня замуж?» – Марш Мендельсона и «жили долго и счастливо».
Эллочку все это вполне, окончательно и бесповоротно устраивало. Более того, она по-другому себе и помыслить не могла – настолько лаконичной и завершенной казалась ей схема взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Даже неудачный опыт жизни с Ивановым не навел ее на размышления. Это не схема была неправильной, это Иванов оказался бракованной деталью, не вписавшейся в технологию изготовления ее, Эллочкиной, счастливой семейной жизни.
Нет, нет! Все должно было быть именно так, как считала Эллочка: просто, ясно, уверенно. Разве что в мечтах своих она время от времени отклонялась немного в сторону, пририсовывала виньетки, не в состоянии выбрать между белым лимузином и каретой, запряженной четверкой цугом. И так, и так было хорошо.
Почему же тогда упрямый Бубнов не желал вписываться в эту столь замечательную схему? Как так случилось, что и сама Эллочка соскочила с резьбы, нарушила свои правила, сломала схему? Она откровенно не могла этого понять, программа в ее личном компьютере давала сбой за сбоем, и Эллочка в ужасе чувствовала, как земля уходит из-под ног.
Драгунова ушла, и она тут же вцепилась в телефонную трубку и стала названивать Данилке: нужно было возвращать из небытия гофроагрегаты. А когда он пришел, рассказала ему про Бубнова. Не все, конечно, мудро остановившись на казино.
– Ну, я не знаю... – смутился Данилка. – Я с ним никогда не общался... А он тебе нравится?
– Да он ужасен! – возопила Эллочка. – Что он себе позволяет?! Как он смеет вообще! – И потупилась: – Нравится.
Данилка покраснел, побледнел, а потом неожиданно вцепился Эллочке в руку:
– Элла Геннадьевна, Элла!.. Он ничего не понимает! Вот я бы, вот мне бы... тогда бы я... если бы вы... ты...
Эллочка в ответ тоже закатила глазки:
– Данила, вы такой, такой... Ты так все тонко чувствуешь!.. – И в свою очередь вцепилась в него: – Ну сделай же что-нибудь!!!
– Я... Да я... Да я для тебя... Ты совсем не такая, как Маринка, ты нежная, ты добрая, ты женственная. А она постоянно учит меня, дрессирует, как собачку. Она... она меня унижает... этой своей иномаркой... как мужчину... она – с другими! Она – чудовище... – Данилка вылил ушат помоев на возлюбленную и сам растерялся.
Сдернул Эллочку с кресла и уткнулся в монитор.
Вечером, когда Эллочка после трудового дня выпорхнула из бетонной клетки заводоуправления под сень немного обломанных, но по-прежнему дивно благоухающих кустов сирени, она с удивлением заметила, что из Данилкиной машины кто-то делает ей странные знаки. За рулем сидел сам хозяин машины, но неуловимо изменившийся: с чистыми, расчесанными волосами и в новом, очень милом свитерке. Не заметив как, Эллочка оказалась рядом с ним на соседнем сиденье. Взревел мотор, мелькнули в окнах заводские здания, обломанная сирень, мостовая...
Глава пятнадцатая
О жестоком и несправедливом мире
Бубнов не звонил.
А Эллочку снова подбросили вверх качели. И опять яблони цвели, и опять казалось, что никакой Бубнов не бабник и что она, Эллочка, настолько лучше и краше и бухгалтерши, и крановщицы, что не влюбиться в нее было просто невозможно. И сидит там где-то Бубнов, и страдает, и пытается отстоять свою свободу, а сам только и повторяет про себя заветные цифры Эллочкиного телефона.
Вот и пусть звонит первым. А она, Эллочка, подождет.
Весь четверг снова Эллочка держала себя в руках: когда левая рука тянулась к телефонной трубке, правая ее останавливала, и наоборот. Не считая три раза – с понедельника – измененной прически, вызывающего мини и поспешных удираний всякий раз, когда существовала хоть малейшая опасность столкнуться с Бубновым в коридоре, Эллочка ничем не выдавала своих чувств. Номер едва не был сорван.
В пятницу Эллочка старательно избегала Драгунову: проще говоря, закрыла кабинет на ключ, повесила на дверь записку: «Я в цехе» – и смылась к Маринке. Не застала ее на месте, несказанно этому удивилась и, поразмыслив, удрала в ближайшее к заводу кафе, прихватив с собой свежий номер «Космополитэна».
И опять качели скинули ее вниз. Не звонил Профсоюзник. И не мучился он, глядя на телефон. А просто выкинул глупую Эллочку из своей жизни, как использованный одноразовый носовой платок.
