Кэти Летт - Как убить своего мужа и другие полезные советы по домоводству
Я пожалела, что Рори нет рядом: сейчас мне как никогда требовалась поддержка. Но муж терпеть не может современное искусство. Он наотрез отказался идти смотреть на дохлых акул в формальдегиде, считая, что дохлая акула — это не objet d'art[32], а всего лишь заплесневелая рыбная палочка.
Не привычная к высоким шпилькам, я мучительно семенила среди гостей, озираясь в поисках Джаз.
— Не правда ли, это творение обращается к дикому зверю, сидящему в каждом из нас? — спросил меня какой-то мужик в платье.
Спасите! Мне необходимо найти Джаз, и как можно быстрее. Хотя бы потому, что я единственная из гостей, кто не говорит по-дизайнерски.
Лаская бокал шардоне, Джаз сидела на ступеньках в траурном коктейльном платье, длинные волосы распущены, и притворялась, будто курит сигарету, — камуфляж для ее гормонального пластыря.
— Извини, милая, я опоздала. Как тут? Ты маммограмму сделала? Как все прошло?
Я присела на ступеньку ниже.
— Ну, они заталкивают твои сиськи в блендер и стискивают так, что мозги лезут из ушей, но по части боли это не сильнее, чем обычный среднестатистический развод.
Такие комментарии нужно обходить на цыпочках и как можно осторожнее, словно спящую анаконду.
— А врач? Что сказала врач? Нашла она что-нибудь?
— Она нашла опухоль — по виду злокачественную. Я тут же сделала биопсию. Результаты через неделю.
— О боже. Я уверена, Джаз, там ничего страшного. Возможно, это просто киста. — Я старалась говорить спокойно, но сердце гулко колотилось о поддерживающий бюстгальтер. — Стадз тоже ходил с тобой?
— Как же. У него в голове сейчас совсем другое уплотнение. Жирный комок земли на обрюзгшей талии Европы, интересующийся исключительно пятизвездочными связями на стороне, известный также под именем Франция.
У Джаз явно была куча времени поработать над фразой. Я сочувственно стиснула лодыжку подруги:
— Надо было позвать меня, солнышко.
Джаз пожала плечами:
— Я-то, дура, надеялась, что хотя бы в последнюю секунду до него дойдет, что жена важнее доклада в ЮНЕСКО. Неудивительно, что я заболела раком. Нет ничего опаснее для здоровья, чем несчастливый брак.
Я как раз подыскивала ответ, когда появилась Ханна. В оранжевом бархатном платье и бирюзовом тюрбане, она, как всегда, удачно сливалась с задним планом.
— Вот вы где! — Опершись туфлей от Джимми Шу на нижнюю ступеньку, Ханна придирчиво осмотрела нас снизу доверху. — Кассандра, ну как так можно? Как низко нужно пасть, чтобы покупать всякое тряпье, когда я постоянно предлагаю тебе свои шмотки?
Девиз Ханны: «Если платье тебе идет, бери не задумываясь — как минимум в четырех цветах».
— А где Стадз?
— Выступает в ЮНЕСКО. Якобы. Он приедет сюда прямо с вокзала.
— Этот человек работой себя в гроб загонит.
Джаз пожала изящным обнаженным плечиком:
— Что ж. Все мы рано или поздно там будем.
Я пыталась взглядом дать Ханне понять, чтобы прикусила язык.
— Что? — страдальчески сморщилась она. — Что я опять ляпнула?
И посмотрела на нас с таким неподдельным недоумением, что Джаз не выдержала и расхохоталась.
— У меня опухоль молочной железы, — объявила она. — И я развожусь с мужем.
Если бы Ханна могла вздернуть бровь, она бы обязательно так и сделала, но благодаря ботоксу мы получили лишь едва заметный трепет ресниц, обозначавший огорчение.
— Опухоль? Черт. И ты еще куришь?! — Ханна выдернула у Джаз изо рта сигарету, которой та якобы собиралась затянуться, и вдавила в пепельницу. — А развод? Тебе нельзя разводиться. Ни в коем случае. Ты о Джоше подумала? Какой пример ты ему подаешь?
Джаз демонстративно зажгла новую сигарету.
— Быть примером для подростков — значит лишать себя прелестей зрелого возраста. Разве не так?
Безупречно наманикюренные руки Ханны уперлись в сидящие на диете Аткинса бедра.
— Мои родители развелись, когда я еще ходила в детский сад, и этого достаточно, чтобы понять, почему я обкусывала ногти до мяса, пока мне не исполнилось двадцать-мать-его-семь.
— Знаешь, милая, — внесла коррективу Джаз, — я тоже не верила в развод — пока не вышла замуж.
— Развестись всякий может. Сохранить брак — вот что по-настоящему трудно. — Ханна обожает учить нас жить. — У Стадза обычный кризис среднего возраста, да-ра-гуша. Неужто нельзя именно так, спокойно и трезво, смотреть на вещи, пока он его не преодолеет?
— Нет, Ханна, я по горло сыта унижениями. — Голос Джаз упал до печального шепота. — Так что считайте, я в разводе.
— Кстати, о мужьях…
Я кивнула в сторону двери. В галерею гордо прошествовал ослепительный муж Джаз: портфель и кожаное пальто в руке. Он блистал. Он сиял. Канделябры меркли на его фоне. В зале было полно манекенщиц, изящных как кегли, и доктор Стадлендз сбил их всех одним своим появлением. Женщины буквально прыгали на него, как на последний вертолет из Сайгона.
На мгновение Джаз, пристально наблюдавшая со стороны, скорчила мину. Но затем выражение ее лица дало трещину, и она резко отвернулась.
— Меня уже тошнит от вида собственного мужа. Расхаживает как средневековый феодал перед строем созревших для оплодотворения девственниц.
Инкрустированная кольцами рука Ханны легла на плечо подруги:
— Когда будут результаты биопсии?
— В конце недели.
— Вот и давай разберемся сначала с этим, прежде чем ты предпримешь супружескую химиотерапию, — ласково предложила я. — О'кей?
— Да. Не делай ничего до этого времени, да-ра-гуша, — посоветовала Ханна. — Нам нужно все обговорить.
И мы говорили. Мы говорили так много, что у нас даже губы похудели. Что-то вроде лицевой аэробики. Диета Говорилкинса.
Мы говорили в очереди в туалет в театре Вест-Энда с его обычной комбинацией: двести пятьдесят доведенных до отчаяния и готовых лопнуть женщин всего на две туалетные кабинки.
— Но почему непременно развод? — Ханна мастерски накладывала помаду без помощи зеркала.
— Да потому, к сожалению, что потир с ядом, похоже, отмер в современном браке, — шуткой ответила Джаз.
Но Ханне хотелось получить ответ:
— Неужто его неверность действительно так важна? Ведь у тебя столько всего остального!
Лично мне показалось странным, что жены считают верность мужей гораздо большим достижением, чем, скажем, лекарство от коклюша.
— Паскаль предсказывает скорое возвращение моральных ценностей девятнадцатого века, — продолжала Ханна. — Fidelite et seduction[33], как он это называет. Угождать, очаровывать, нежить самые теплые чувства.
