Измена (не) моя любовь (СИ) - Анна Эдельвейс

— Сынок, значит иди и помирись сейчас. Ты без моего присмотра никогда не женишься.

Я промолчал. Спорить бесполезно. Да и зачем, Почувствовав моё упрямство, мать продолжила:

— Нет, нет, не обижай девушку. Оставь прошлое в прошлом.

Я промолчал. Болезнь матери прогрессировала, прогноз не оставлял надежд. Альцгеймер надёжно забирал в свои объятия пышные плечи матери, всё меньше оставляя шансов на мало мальски дельные переговоры.

— В выходные на благотворительном вечере будут Давыдовы. Миленочка договорилась с ними, они будут ждать Софи на случку. Ты же знаешь, щеночки мой девочки на вес золота.

Вот про случку это в самую точку про Милену. Я давно знал, что эта прохиндейка посматривала на всё, что двигалось мимо неё в штанах. Вероятно, даже вариант без члена в них её бы устроил, «лишь бы денежка гремела».

Я не ответил матери, смотрел с бумаги.

— Мэтью, ты такой никакой сегодня.

Я чуть не взвыл. Стоило маме обозвать меня «Мэтью, Мэт», мне сразу хотелось заткнуть уши.

— Мне не нравится, сынок, твоё молчание. Ты обычно любезный, а сегодня напряжённый. Ты не любишь маму?

— Маму люблю, — я приобнял её, про себя буркнув (а вот Милен, собак, давыдовых не люблю от слова «совсем»). То, что сюда прикатила Милена, это означает, они с матерью что то задумали.

Мать коснулась моих волос:

— Сынок, ты такой напряжённый.

Напряжённый? Я? Не то слово. Я взвинченный, я вздрюченный и диагноз моему состоянию — Маша. Красивая, яркая, знойная, как Сахара. Её губы — спелые вишни, сладкие, медовые, терпкие, упругие. Не мог не думать о ней, снова внизу живота вспыхнул костёр. Да что же это. Собачья Мэри Поппинс просто свела меня с ума.

Глава 25

Варя не приехала с утра на работу, меня срочно поставили на её место. Отправили на веранду отнести свежие цветы на стол, накрытый для завтрака. Я надеялась, что никого не увижу из тех, кого видеть не хотела бы. Бегом проскакала по ступеням и, конечно, гороскоп не наврал. День начался с западни.

Само-собой, на веранде в пижаме, в надетом сверху пижамы тиснёным парчой домашнем халате с витым поясом с кисточками на концах стоял Матвей. Султан малого гарема, не иначе. Опершись спиной на перила смотрел прямо мне в лицо:

— Здравствуй, Маша. Рад тебя видеть.

— И вам не хворать Ваше Султанское Величество, — бухнув вазу с цветами на стол, повернулась к Матвею.

Наши взгляды неслись друг на друга как два разогнавшихся паровоза, сшиблись, рассыпались искрами. Моё сердце стонало от горя, мне было больно, страшно, обидно. Душа кричала: ну, давай, милый, расскажи мне что твоя невеста — это не то, что я думаю.

Я, взведённым курком готова была уничтожить Матвея за эфемерную надежду, коснувшуюся меня тёплым крылом. Где то в груди собирались слёзы, но я ведь гордая! Потом поплачу, а пока сделаю вид, что он для меня никто! Ноль!

Матвей взял меня за руку. У меня от ощущения обиды буквально разорвало сердце. Он прижался лбом к моему, скользнул губами к виску, его низкий голос коснулся уха, я чуть не свалилась от нежности:

— Маша присядь, нам надо поговорить.

— Друг мой, ну нельзя же так хамски прогуливать супружеский долг. Милена все глаза проглядела выглядывая вас на своей подушке. А вы мимо спаленки ходите, на всякий случай укутавшись в две пижамы.

Я выдралась из его лапищи, отступила на шаг. Кстати, очень вовремя. Вошла Милена, явно не в настроении.

Я поторопилась выйти. Не хватало мне оказаться в роли третьей лишней. За дверью столкнулась с поварихой, она сунула мне дымящийся кофейник на подносе, кивнула в сторону веранды, сама умчалась вниз. Что, мне снова надо туда вернуться, войти на веранду?

До меня доносились голоса. Я замерла за дверью слушая и не понимая, что делать. Решила не прятаться, поставить чёртов кофейник и бежать прочь от влюблённых.

Встала на пороге, ожидая, когда на меня обратят внимание. Я ведь служанка. Подойти могу, только когда мне кивнут. И вот хорошо бы они мне кивнули быстрее. Потому как мне хотелось запустить им обоим кофейником в головы! Но эти двое меня не замечали. Были заняты своими разборками.

— О, доброе утро, любимый.

Милена кокетливо приподняв юбку села на стул, закинув ногу на ногу.

— Я тоже не рад тебя видеть. — Матвей обошёл вокруг неё, — Зачем ты здесь.

Матвей сел с противоположной стороны стола, Милена забыла гордость, поднялась с места и пересела поближе к Матвею.

— Я не приглашал тебя к столу.

— А я и не нуждаюсь в твоих приглашениях, милый. Меня пригласила твоя мама.

— Её комната направо по коридору. Причём, на первом этаже

— Я пообещала познакомить её с Иржи. Парой для Софи.

— Это ещё что за кипучий волкодав и почему он приедет знакомиться к маме?

— Ой, любимый, не передёргивай. Встречаться будут хозяева собак. Это очень почтенные, достойные люди. Давыдовы, ты их знаешь.

— Ты здесь причём?

— Матвей, я тебя не узнаю, любимый.

— Хорошо, спрошу по другому: я здесь причём?

— Между прочим, я здесь по делу. Меня попросила твоя мать устроить благотворительный банкет для брошенных собачек.

— Тебе эти собаки нахер не нужны. Снова манипулируешь моей мамой?

— Ну знаешь! Ну посмотри на меня, Матвей. Это же я, твоя Миленочка.

— Слушай, мы расстались сто лет назад. Я даже забыл как тебя зовут.

— Ничего не сто лет. Всего три месяца. Я постоянно писала тебе. Ты не мог забыть как меня зовут!

— Мог. Потому, что вспоминать не хотел.

Я, стоя с подносом в открытой двери, всё слышала и видела. Стеснялась войти, чтоб не оказаться третьим лишним в «семейных» разборках. Насколько я поняла, голубки вчера так и не встретились.

Милена решила сменить тему, стала листать журнал всячески привлекая внимание Матвея:

— Посмотри, какая прелестная картина. Ты должен купить её себе в зал, где будет проходить благотворительный банкет.

Он не обращая внимания на девушку продолжал смотреть в телефон.

— Ты не обращаешь на меня внимания, Матвей. Я уже полчаса говорю о картине, а ты! Ну, посмотри. Тебе нравится?

— Вычурное говно.

Меня забавляли эти разборки. Женское любопытство обнялось с моей чудесной интуицией, я чувствовала: дело пахнет керосином. Я отважилась войти, всё таки у меня в руках остывал кофе на подносе.

Раздосадованная, Милена повернулась ко мне, сделав совершенно непереносимым хозяйский голос, щёлкнула пальцами в воздухе (кстати, самая некрасивая манера