Семь шагов до тебя - Ева Ночь
Бабочка.
– Хотите сделать тату? – молниеносно отреагировала Людочка. Я и не поняла, что произнесла это слово вслух.
– Нет, – отрицательно помотала головой и ничего не стала объяснять.
Время червячка закончилось. Я вышла из кокона.
О том, что к этому меня подтолкнул Нейман, я старалась не думать. Не для того я решилась выйти из своих внутренних стен, чтобы всё испортить.
– Ни-ка-а-а… – в устах Сергея имя моё прозвучало как что-то порочное и прекрасное. Он не сводил с меня глаз и уже не улыбался. Я знала этот взгляд. Помнила. Может, именно поэтому пряталась, кося под «мальчика».
– Поехали, – вздохнула я. – Заглянем в пару магазинов, а потом назад.
Он больше не разговаривал, не шутил, не балагурил. Его обуревали противоречивые чувства. Водитель знал: я больше не та девочка, что села к нему в машину. И он точно понимал, кто за мной стоит. Его хозяин. Холодный Нейман, что раздавит взглядом, если он вдруг надумает покуситься на то, что принадлежит Господину.
А я… не чувствовала себя наложницей, любовницей или шлюхой с панели. Я была свободна и снова выбирала оружие. В этот раз косметику. У женщин в арсенале есть и кое-что получше, чем винтовка с оптическим прицелом.
Я свободна. Я бабочка. Ну и что, что меня легко лишить крыльев? Это будет потом. А сейчас я готовилась к войне.
Глава 21
Странно. Я долго сопротивлялась, а платье к ужину выбирала с каким-то внутренним трепетом. Перебирала вешалки, присматривалась, думала. Это не математическая задача, но сегодня я хотела попасть в «яблочко». Может, поэтому выбрала зелёный – тёмный изумруд.
Платье с рукавом, на первый взгляд, неброское, но изысканное в своей простоте. Очень скромное спереди и провокационное сзади – с большим вырезом. К счастью, это безобразие скрывали волосы, но я знала, что спина у меня голая – этого было достаточно для моей небывалой смелости.
Я не волновалась. Это всего лишь ещё одна цель. А через неё я достигала большего: помогала себе раскрепоститься, насколько это возможно.
К Матильде я проскользнула тенью. Хорошо, что наши комнаты рядом. Я не хотела, чтобы меня видели. Зашла и застыла посреди комнаты, не зная, куда себя деть. Непривычно. И уже не так много во мне смелости осталось.
Мотя поворачивалась, как несмазанный робот. Лицо неподвижное, а глаза светятся. Нейманы такие. Малоэмоциональные. Наверное, Стефан Евгеньевич много взял от своей приёмной матери. Кто она ему? Так и не сказала. Тётка? Бабушка? – в который раз задаюсь я вопросами. Не всё ли мне равно…
Мотя поднимает вверх большой палец. В глазах её – торжество, восхищение и… гордость? Она мной гордится?
Горячая волна скрутилась узлом в груди. Как же мне это, оказывается, нужно. Чтобы меня поддержали и смотрели вот так, будто я ей не чужая девка с улицы, а родная, своя в доску.
Глаза непривычно обжигает, но слёз нет. Давно нет. Высохли. Но, наверное, в этот миг я бы могла разреветься, если б могла.
То, что Нейман стоит позади, я понимаю, потому что затылок жжёт. Мурашки по коже бегут от макушки в затылок, по голой спине и кидаются в пальцы ног. В солнечном сплетении что-то ёкает и кружит. Томительная щекотка – неправильная, но такая волнительная.
Я же его ненавижу. Разве я могу чувствовать его присутствие вот так остро, до прерывистого дыхания, когда воздух в горле становится горячим и тягучим, как мёд?
Я оборачиваюсь. Медленно. Наверное, я скриплю, как Мотя, всеми позвонками, но мне кажется, что в теле костей не осталось. Я плавная и упругая и почему-то очень живая. Давно забытые чувства.
Ради того, чтобы увидеть его лицо, стоило и в салон поехать, и новое платье надеть. Нет, он всё такой же – каменно-отстранённый и холодный. Но в глазах его – буря. Вихри графитового урагана. Светлая тьма, если так можно сказать. И я точно сейчас понимаю: он чувствует. Умеет. Насколько глубоко – другой вопрос.
– Вы готовы? – спрашивает он. Голос его звучит спокойно, но во взгляде – тяжёлые волны бьются о берег моей незащищённости. Я позволяю ему это. Мне тоже иногда нужно чувствовать себя живой.
– Да, – говорю просто и отворачиваюсь, делаю несколько шагов, чтобы взяться руками за удобные ручки Мотиного кресла. Толкаю коляску, но не успеваю сделать и пару шагов.
Нейман решительно пересекает комнату. На мгновение его руки обжигают мои. Горячие сильные ладони. Пальцы проходятся по моим и задерживаются. Это неожиданно приятно, и мне впервые не хочется избегать его прикосновений.
– Я сам, – говорит он мне, и что-то сердитое прорывается сквозь зрачки, будто он злится на мою самодеятельность.
Я пожимаю плечами и легко убираю руки. Пропуская Мотю и Неймана вперёд, иду следом. Как хорошо, что он меня не видит, потому что сегодня я надела туфли – красивые, но ужасные. Я не умею ходить на каблуках. У меня ноги не разъезжаются лишь потому, что я очень стараюсь идти красиво вопреки всему. Получается деревянно, но я привыкну, адаптируюсь, смогу. Это, наверное, легче, чем стрелять.
В столовой мы едим. Виснет, как тьма за окном, тишина, но она не тягостная, а какая-то живая, многозначительная. Мне хорошо, потому что Нейман сидит напротив и я ловлю его взгляды – то задумчивые, то… он словно гладит меня рукой, но это не заставляет меня прятаться, цепенеть или чувствовать себя неловко. Напротив: мне нравится. Это именно то, чего я добивалась.
– В следующий раз, Ника, звони мне, если тебе что-то понадобится или захочешь что-то сказать.
– В рельсу? – вежливо интересуюсь я.
– У тебя в телефоне – мой номер, – прячет Нейман взгляд за густыми ресницами.
Чёрт. Я даже не посмотрела, что у меня там, в телефоне. Но даже если б знала, вряд ли бы позвонила ему.
– Мне кажется, это лишнее, Стефан Евгеньевич, – аккуратно режу стейк ножом на маленькие
