Вера Колочкова - Слеза Шамаханской царицы
– Ну что, поговорила?
– Да. Поговорила... – плюхнулась на сиденье, отряхиваясь. – Только не с Эльзой, а с ее мамой.
– Ну что ж, и то хлеб... Может, оно даже и лучше... Пусть знает, что ее дочка вытворяет, съездит ей по ушам пару раз! Хотя что я говорю – у вас менталитет совсем другой... Вот если бы в моей семье...
– Поехали, Тигран! По дороге поговорим! Что-то мне не хочется здесь, около дома...
– Ладно, поехали. Черт, какой снег пошел... Сейчас наверняка еще и в пробку попадем, так что время для разговора будет.
Выехали со двора, миновали тихий переулок, и точно – с трудом вписались в поток машин, медленно ползущих по проспекту, утопающему в снежной разнузданности.
– Ты знаешь, а мне ее жалко, Тигран...
– Кого, мамашу?
– Да нет, Эльзу! Представляешь, эта мамаша так сейчас дочку свою на кресте распяла, что у меня мороз по коже пошел!
– Ну, так и правильно! Да за такие дела...
– Нет, я не о том... То есть вообще не про дела... Понимаешь, она сейчас мне, чужому, в сущности, человеку, вдруг принялась рисовать психологический портрет своей дочери, абсолютно холодный в своей объективности... Прямо вивисектор и инквизитор в одном флаконе, а не родная мать! Такое чувство, что она совсем, совсем ее не любит!
– Да ну... Это тебе, наверное, со страху показалось.
– Нет, нет! Какое там со страху! Такая, знаешь, холодная оценка, совсем не материнская... Даже как-то жутковато стало.
– Так любая оценка всегда бывает объективной, иначе это уже не оценка, а эмоция. А ты что, сама разве своих детей никогда не оцениваешь?
– Да оцениваю, конечно... Но по-другому как-то. Через сердце оцениваю, через любовь, через материнские страхи... К Максиму, например, все время приглядываюсь и оцениваю, потому что у него родной отец алкоголиком был... И Ленку оцениваю с той мыслью, что зажатая она, нервная, и как бы мне умудриться эту зажатость разжать... А Сонечка – та вообще по природе упертая! Если уж задумает что, будет стоять на своем до конца. Конечно, оцениваю, Тигран, и анализ провожу, а как же иначе? Только это анализ особого рода, знаешь... Он материнский, с посылом любви в добрый синтез...
– А у нее, выходит, без посыла, да?
– Да, именно так. Совсем без посыла. Она будто хвасталась передо мною способностью к психоанализу, так холодно все раскроила! Не представляю, как Эльза в этом холоде живет... Бедная девочка... Ходит по свету и ворует чужую любовь в качестве компенсации, но ведь ворованной любовью не насытишься...
– Ну-у-у... Развела тут, понимаешь, еще один сопливый психоанализ! Ты что?! Нашла, кого жалеть! У тебя мужика из-под носа уводят, а ты жалеешь! Нельзя быть такой размазней, Лизок!
– Я не размазня, Тигран. И вообще – почему ты меня сегодня весь день обзываешь? Сам бы туда сходил, побеседовал с этой Исидоровной...
– С кем?
– Да мать Эльзину так зовут – Маргарита Исидоровна.
– Ну, понятно... Уже по имени можно судить, что за женщина. Какая мать, такая и дочь.
– А вот тут ты не прав, совсем не прав! Эльза совсем на нее не похожа! Нет, мне ее и впрямь жалко... Бедная, бедная девочка! Просто ничего с собой поделать не могу – так жалко...
– Ой, прекрати, Лизок! – сердито поморщился Тигран, скривил лицо, как от зубной боли. – Прекрати, я больше не могу этого слышать... Прости, но жалость в твоем положении звучит нелепостью, даже кощунством, если хочешь!
– Почему? По-моему, жалость – она и есть жалость...
– Ага... Пожалела козочка волка – копытца неловко есть, в горле застревают...
– Это Эльза, что ли, волк? А я – козочка?
– А как ты хотела? В твоей ситуации именно так: она – волк, а ты – козочка. И вообще, я не понимаю... Кто она тебе, эта Эльза? Подруга, сестра, племянница? Или, может, вы вместе детей крестили? Да никто она тебе, вообще никто! Она, если хочешь, тебе на этот момент заклятый враг, вот кто! Микроб, способный разрушить семью! И хорошую семью, между прочим!
– Да, да, я все понимаю, Тиграш... Конечно же, ты прав. Извини, больше не буду.
– Да ладно, чего уж... Соображать надо немного... Возишься тут с вами, а вы, как два придурка – что один, что другой...
– Ну не сердись, пожалуйста! Ты не думай, что я какая-нибудь там дурочка неблагодарная... Я очень твою заботу ценю! И вообще – ты настоящий друг... Друг нашей семьи...
– Ладно, не распинайся в благодарностях. Когда все уладится, тогда и благодарить будешь. Да и не за что, собственно. Для меня семья – дело святое.
– Ага, святое! Потому и не женишься никак, да? А кстати, почему, Тиграш? – повернулась она к нему всем корпусом.
– Да женюсь, куда денусь... Просто такую, как ты, пока не нашел.
– Какую – такую? Нелепую терпеливую размазню?
– Ну да, размазню... Нынче они в редкости, размазни-то, днем с огнем не сыщешь. Ну, наконец-то зеленый коридор пошел! Давайте, братцы, давайте, нам еще на работу надо...
* * *– ...И подошла Хаврошечка, и веточки приклонились, и яблочки опустились. Барин на ней женился, и стали они в добре поживать, лиха не знать...
Понизила голос до монотонного шепотка, и Сонечкины веки сомкнулись аккурат на последних сказочных аккордах. Молодец, добрая Хаврошечка, живи и дальше с мужем-барином в добре, не знай лиха. Тем более ребенок под сострадание к тебе так хорошо засыпает. Вот интересно, почему из множества сказочных героинь именно сирота Хаврошечка так Сонечке полюбилась? Лучше бы побойчее кого выбрала – Марью-искусницу, например, или Царевну-лягушку...
Закрыла книжку, вздохнула, тихо вышла из комнаты, плотно притворив дверь.
– Что, уснула? – выглянул из своего закутка Максим, когда она на цыпочках пробиралась на кухню.
– Ага, только что... Пойдем, сынок, чаю попьем?
– Иду, мам. Погоди, программу закрою...
За кухонным окном снова валил снег. Подсвеченные фонарем хлопья летели вниз, образуя в конусе света обманчивую спираль, бесконечную, зазывающую... Если долго глядеть, голова может закружиться. Или грустные мысли тоже по спирали поднимутся, обовьют горло спазмом...
– Мам, ты чего?
Очнулась от сыновнего голоса, повернулась от окна с улыбкой:
– А что я? Стою, жду тебя... Вон, и чайник уже вскипел. А Лена где? Что-то она припозднилась сегодня.
– Да только что звонила – с подругой в кино намылилась.
– Так поздно? А потом одна темными дворами пойдет?
– Да я встречу, мы договорились. Или отец встретит... Ну, то есть... Если вернется к тому времени...
Последняя фраза скользнула неловкостью, и оба замолчали, с преувеличенным вниманием занявшись хлопотами совместного чаепития, будто в этот момент и не было ничего важнее, как залить кипятком опущенный в чашку пакетик, придерживая его за ниточку-ярлычок.
– С вареньем будешь? – постаралась придать голосу как можно больше обыденности, да, видно, поздно было стараться, все равно неуклюже получилось.
