Вера Колочкова - Партия для ловеласа
— Вероника! Ты где? Сколько можно тебя ждать? Тебе что, совсем на меня наплевать? Ты сюда идешь, к матери, или к этой рыжей идиотке, в конце концов? У меня со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было! Это же бесчеловечно, ты же все-таки дочь мне!
— Вот же врет, зараза какая! — возмущенно прошептала Катька, округлив глаза. — Я ей утром кучу еды на столике оставляла и даже яблоко терла. Она, главное, стрескала все за милую душу и с большим аппетитом, а теперь смотри-ка — не кормили ее…
— Да ладно, не обращай внимания, Кать. Я сейчас все сделаю, и она успокоится. Спасибо тебе.
Торопливо скинув ей на руки шубу, Вероника поспешила на материнский зов. Зайдя к ней, первым делом она опрометью бросилась открывать форточку — воздуху, как ей показалось, в комнате не было совсем. Его место занял слежавшийся плотными слоями запах нетерпеливо-капризного материнского ожидания, который тут же окутал ее со всех сторон, подкатил тошнотой к самому горлу, ударил в сердце безысходной тяжестью с трудом скрываемого давнего раздражения.
— Нет! Не смей открывать форточку, Вероника! Я же могу простыть! Для меня сейчас любая простуда губительна просто! Ты что, не понимаешь таких элементарных вещей?
— Да душно очень, мам…
— Нисколько не душно! Лучше сядь со мной рядом, нам надо поговорить…
— Мам, давай сегодня говорить не будем, а? Давай все сделаем побыстрее! Ну пожалуйста, мамочка… Мне очень, очень нужно попасть пораньше домой! — взмолилась, даже чуть взвыла отчаянно Вероника, подходя к кровати матери и понимая уже заранее, что мольбы ее не будут услышаны, что вовсе они не имеют здесь никакого такого смысла, кроме пустого сотрясания душного воздуха. Что долг дочерний под названием «душа в душу» здесь никто пока не отменял и что отдавать его все равно придется, как тут ни выкручивайся…
— Доченька, я вот о чем хочу с тобой поговорить… Да ты садись, садись, чего ты застыла передо мной как изваяние! И наклонись ко мне поближе… Вот так… Ты знаешь, Вероника, я совершенно не доверяю этой рыжей бестии, совершенно не хочу ее здесь, у себя, видеть каждый божий день! Она же когда-нибудь просто убьет меня или отравит чем-нибудь. Забери меня к себе, доченька, прошу тебя! Ну неужели твой муж такой жестокий человек, неужели он не позволит тебе побыть рядом со своей мамой? Это же просто бесчеловечно, Вероника. Не дать матери и дочери быть вместе…
— Мам, ну что ты говоришь такое… Ну при чем здесь Игорь… Да его сейчас и дома-то нет…
— А где, где он? — напряженно приподняла с подушки голову Александра Васильевна, плеснув Веронике в лицо хорошей порцией желчно-жгучего любопытства, такого едкого и сильного, что Веронике пришлось даже слегка отпрянуть. — Где, где он тогда, если не дома? Ты мне все, абсолютно все должна рассказать, Вероника. Ты не должна скрывать от своей мамы ничего, откройся мне, прошу тебя…
— Мам, да он… Он просто в командировке… В длительной… Его по работе отправили…
— Куда?
— На Север куда-то. Я толком и не знаю, мам…
— Ну как, как же ты не знаешь, Вероника? Он что, тебе ничего не сказал? А ты уверена, что это всего лишь командировка? Ты проверяла? Нет? О господи, Вероника! Горе мне с тобой!
— Мам, да он говорил, я просто забыла! Давай я тебе лучше памперс поменяю, а? По-моему, это уже срочно надо сделать… Ну пожалуйста…
— Нет, погоди! Что значит — ты забыла? Мне кажется, ты что-то очень важное скрываешь от меня, Вероника! Я это всем своим нутром чувствую! Я вся уже измучилась в неведении, доченька! Лежу здесь целый день и думаю, думаю о твоей жизни… Ты знаешь, это уже совершенно невыносимо! Расскажи мне все, пожалуйста! Я должна все, все о тебе знать! Иначе я просто умру…
— Да что, что я тебе могу такого рассказать, мама? Успокойся, ничего особенного в моей жизни не происходит…
— Но я же вижу, я же чувствую! Ты же моя дочь, в конце концов! Моя плоть, моя кровь… Ты — это часть меня! У меня же больше нет ничего в жизни, Вероника. Только ты. Зачем ты меня мучаешь? Это жестоко, жестоко…
— Да, мамочка, да, пусть будет именно жестоко, пусть будет, как ты скажешь, но только давай сменим памперс… Иначе я в обморок грохнусь от духоты…
— Погоди, Вероника! Ответь-ка мне тогда — если Игорь, как ты говоришь, в командировке, с кем же сейчас Андрюша?
— Он в зимнем лагере, мама. От их детсада. Ему там хорошо, не волнуйся.
— Господи, ну вот все приходится из тебя клещами вытаскивать! Вот немедленно возьми и все-все мне теперь расскажи! Я твоя мать, в конце концов, и ты просто обязана держать меня в курсе своей жизни, обязана со мной всем делиться…
— Мне нечего тебе рассказывать, мама! У меня все, все нормально! Я больше не могу так, мама! — Пытаясь изо всех сил проглотить подступающее к горлу слепое истерическое раздражение и тошноту, Вероника подскочила со стула и стала быстро собирать дрожащими от нетерпения руками стоящие на столике у кровати пустые тарелки. — Сейчас я все быстро тебе сделаю и уеду домой, мама! Мне надо обязательно сегодня пораньше попасть домой! Ну очень, очень надо…
— Господи, ну за что, за что мне все это, скажи? Сколько я сил душевных отдала собственному ребенку, и для чего? Чтоб столкнуться потом с таким вот равнодушием? Растила-растила дочь одна, изо всех сил пыталась быть ей самым близким человеком, самой хорошей и душевной матерью пыталась быть… И никакой дочерней любви и благодарности в ответ… Одно только холодное равнодушие… Нет, это невыносимо, невыносимо…
— Мама! Я прошу тебя, прекрати, пожалуйста! Нет никакого равнодушия! Ты же знаешь, что я тебя никогда не брошу…
— Да ты уже меня бросила, дочь. Ты бросила меня еще десять лет назад, когда выскочила замуж за этого черствого и бездушного человека, который пришел и сразу разлучил меня с тобой, а ты это ему позволила… Он же, Игорь этот твой, практически закрыл передо мной дверь вашего дома! И даже не посчитался с тем, что живет практически на твоей территории! То есть на территории моей собственной дочери, получается… И самое обидное — ты ни разу, ни разу его не остановила! Он хамил твоей матери, а ты слушала и не остановила! Каково мне было все это терпеть? Целых десять долгих лет… Целых десять лет я не знаю толком, как ты живешь, чем ты живешь, что с тобой фактически происходит… Меня это мучает, Вероника! Мучает все эти годы…
Александра Васильевна жалко скривила лицо и закрыла его руками, затрясла мелко и горестно полными плечами под одеялом, заставив-таки Веронику снова присесть к ней на край кровати и пристыженно залепетать какие-то слова утешения, и в самом деле искренне устыдившись своей дочерней жестокости:
