Никогда_не... (СИ) - Танич Таня

— Бля, Полинка. Лучше б ты зассала, если честно. Просто молчи сейчас…. Молчи и не оборачивайся. Не зли их никак, вот вообще никак. Если они сейчас погонятся за нами, мы ж даже внутри не спасёмся, разбитые окна — это детский сад. Они мне всё заведение разнесут нахер, ты видела их настрой!

И только упоминание о кафе заставляет меня снова утихнуть, повиснув на нем.

— Серёг, открывай. Открывай, это я! То есть, мы… Открывай, короче, я не могу стучать, у меня руки заняты!

То, что мы вошли внутрь, я скорее ощущаю, чем вижу, и немного слышу — скрипнувшие петли деревянной двери, тихо звякнувший колокольчик, приветственный перезвон которого сейчас звучит смешно и издевательски, негромкие комментарии тонкого Сережки, которого я узнаю по голосу: один глаз у меня, кажется, заплыл, а во второй редкими бликами бьет яркая вспышка света.

— Пиздец, Полина Александровна… Пизде-ец… Вы хоть не помрете тут сейчас?

— Не дождёшься, — говорю ему не очень уверенно, и тут же добавляю: — Воды. Пить хочется.

— Сейчас, сейчас, — суетится Сережка и за всем этим он явно старается скрыть потрясение от того, что случилось. Хотела бы и я быть такой же ошеломлённой. Но на меня снова накатило оцепенение, и даже боль опять отпустила.

Мне просто хочется пить.

— Рюкзак, рюкзак снимай! — слышу вокруг себя следы забот и хлопот — кто-то аккуратно отворит мне руки за спину, и глухая боль снова простреливает плечо — левое или правое, уже не знаю.

— Тихо, тихо, все хорошо, Полинка. Сейчас отмоем, отчистим тебя… Перевяжем, где надо, и будешь как новенькая. Прикинь, твои шмотки почти все целые — ну там, кошелёк, телефон, а я думал всё, кранты им.

— Это потому что рюкзак хороший и прочный, — назидательно подтверждает Серёжка. — Карман внешний только надорвали и все.

— Вот, видишь! — радостно соглашается Дэн. — Не все так херово, ни-сы работает! А вот и вода… Блядь, телефон звонит… Серый, дай сюда! Да не Полине, а мне! Давай быстро, я сам переговорю! Поухаживайте тут лучше за ней без меня, я щас… порешаю дела и вернусь.

Кто-то приносит мне чашку, наполненную доверху водой — и только по тому, что мои зубы не стучат по ней, понимаю, что это стаканчик. Экологический, крафотвый — такой наверняка бы понравился Вэлу, а вот мой вид он сейчас бы абсолютно не одобрил.

— Еще, — опустошив стаканчик до дна, прошу у того, кто подносит мне воду. — И обезбол какой-нибудь. Пенталгин… Ибупрофен? Хоть что-то у вас есть?

— Сейчас… Сейчас глянем… — отвечает мне новый голос. — Сережка, посмотри в аптечке!! Срочно! Ибупрофен должен быть, я видела!

Параллельно с этим чувствую лёгкое касание ко лбу, который ощущаю как один живой пылающий костёр.

— Мамочки… Мамочки… Теть Поля… Это что же… Что творится такое? Это же какой-то ужас, мамочки…

Тут же понимаю, кто этот третий в наших полночных посиделках, и глупый, дурацкий смех разбирает меня. Я бы точно расхохоталась во весь голос, если бы не боль в рёбрах, отзывающаяся острым уколом каждый раз, когда пытаюсь глубоко вдохнуть. Поэтому вместо раскатистого смеха, который вызывает во мне идиотизм ситуации, только тихо и неразборчиво булькаю, а после отвечаю:

— Давай тольк без «мамочки», Эмель. Мне сейчас только упоминаний о твоей матери не хватало.

Она понимает меня тут же, с полуслова.

— Да я ж ничего, теть Поль… Это я не о маме, если что. Это я про всё… Так же нельзя. Они что, звери какие-то?

— Да ладно, все мы хороши… Ты что здесь делаешь? Почему не дома так поздно? — говорить разбитыми губами очень странно. Кажется, что в них то ли анестезия, как после визита к стоматологу, то ли какая-то жидкость, раздувшая их до неестественных размеров. Так, наверное, чувствуют себя селебрити после уколов красоты. Вот только я сейчас вряд ли стала красивее

— Я от мамы ушла, — чувствую лёгкое касание под глазом и болезненно морщусь. — Тише, тише, теть Поля, — говорит она совсем так, как недавно Денис. — Я тебе тут перекисью хотя бы протру. Здесь кровь прямо коркой взялась, а рану промыть надо.

— Вот! Смотри, что ещё? Зеленка, бинты, вата! — возвращается с добычей тонкий Сережка. — И спирт, деловито уточняет он, пока я сижу, пытаясь переварить Эмелькину новость «Я ушла от мамы».

— Слушай, Эмель… Я что-то не поняла, — произносить у меня сейчас получается только самые короткие слова, а говорить как никогда в жизни хочется. — Куда ушла?

— К Дэну, — продолжая обтирать мне лицо, Эмелька только судорожно вздыхает время от времени. Видимо, ей не очень нравится то, что она видит, ещё и приправленное пониманием, кто это сделал.

— Насовсем?

— Да.

— Какие вы быстрые, — хочу добавить: «Прямо как мы с Артуром», но тут же осекаюсь. Говорить мне по-прежнему больно, а еще я помню, что Артур — любимый Эмелькин дядя, которого она пожалела из-за связи со мной, посчитав, что люди назовут его извращенцем, когда узнают о том, кого он выбрал.

С момента потасовки я впервые вспоминаю об Артуре, о том, что скоро он будет здесь. И первая мысль, которая возникает у меня — хоть бы вся эта агрессивная толпа побыстрее разошлась. А вторая — что будет, когда он… увидит? Всё это, что творится здесь, увидит? Явно же ничего хорошего. Мне сейчас слишком страшно об этом думать, и я задаю Эмельке новый вопрос:

— А что так?

— Да… как-то само вышло, — осторожные движения ее рук поднимаются к вискам, и она негромко всхлипывает: — Теть Поль… у тебя тут это… прям клок с головы ободран… и волос нет.

— Ничего, вырастут, — еле удерживаюсь от того, чтобы не сказать — так это твоя мамка мне патлы повыдёргивала, как и обещала. Но понимаю, что вымещать злость на Эмельке глупо, тем более она и так старается помочь, ухаживает за мной.

Неожиданно причина озверения Наташки доходит до меня в полной мере — что там она кричала? Я тебе покажу, как детей сманивать? Это она не об Эмельке ли случайно? И неважно, что ее дочь ушла к своему парню, я прекрасно помню, как Наташка ревновала ее ко мне, считая, что все изменения в жизни Эмельки происходят с моей лёгкой руки.

— Так что там у вас… вышло? Ай-й… — стараюсь подавить стон боли, когда Эмелька льёт мне то ли перекись, то ли спирт на висок, где ободранная кожа и рана отзываются сильным жжением, но не таким, как во всей остальной голове, которая печёт как будто изнутри. Это жжение внешнее, более лёгкое, поэтому и проходит быстрее.

— Да то и вышло… Теть Поль…. Повернись немножко, вот так… Ты прости меня, ладно?

— За что? Ай, больно! — теперь ее пальцы аккуратно ощупывают мою голову на затылке и темени, задевая очаги новой боли.

— Терпи, терпи, пожалуйста… Тут чуть-чуть осталось. Слушай, Сережка, Денис скоро там? Может, лучше будет повязку наложить?

— Та конечно накладывай! Тут же все в кровище! Надо, чтобы дезинфекция держалась! — без колебаний заверяет Сережка и мне снова становится смешно. Знала ли я, когда первый раз увидела его в кофейне и учила отличать просто латте от латте макьято, что именно он будет решать судьбу моей головы через каких нибудь три недели.

— Тогда тащи еще бинты. Их там хоть хватает, в аптечке? Чтоб никуда за ними не бежать, Дэн запретил, — Эмелька быстро отсылает тонкого Сережку то ли по необходимости, то ли из желания удалить посторонних, спосоьназ подслушать наш разговор. — Да за все прости, теть Поль, — дождавшись, пока Серёжка убежит на разведку, тихо повторяет она. — За то, что наговорила тебе тогда… Когда последний раз виделись.

— Забудь, — только и могу выговорить я, на самом деле не чувствуя больше никакой досады. Все это кажется мне сейчас таким мелочным.

— Нет. Такое нельзя забывать. Я тебе много гадостей сказала… сама не знаю, что на меня нашло. Может, злилась, что дядя на меня наорал. Прямо отчитал так, что я обиделась — чего это он на твою сторону переметнулся, ты ж ему чужой человек… А он прям защищает тебя, против семьи готов пойти. Вот я и сказала, что ты ему не пара и люди над ним посмеются. А на самом деле… не посмеются. Даже когда Кристинка слила ваши фотки, я сразу подумала — какие вы красивые вместе.