Бенуат Гру - Соль на нашей коже
Из всех здешних друзей мне будет по-настоящему не хватать только двоих – Эллен Прайс и ее мужа Алана; оба они преподаватели Нью-Йоркского университета. Особенно я привязалась к Эллен – деятельной, прагматичной и наделенной деловой хваткой, которую здесь ценят даже интеллектуалы. Эллен к тому же совершенный образчик типично американской красоты, то есть красота ее настолько совершенна, что кажется ненастоящей. Блондинка с очень голубыми глазами, она тщательно следит за собой – витамины и психоанализ – и воспринимает достаток и комфорт как должное, а горести – как болезнь, словом, чистый продукт американской технологии.
Уже два года она работает над книгой о пике наслаждения у женщины, которая будет называться просто: «Оргазм». Это никоим образом не порнография – будучи преподавателем Нью-Йоркского университета, Эллен вне подозрений; под прикрытием «Women Studies» ей удалось разослать тысячам женщин всех возрастов поразительные по откровенности и дотошности анкеты и даже добиться стипендии на научные исследования по этой теме – во Франции такое было бы просто немыслимо. Слово «оргазм», которое нас в 1965 году еще шокировало, здесь воспринимается почти как научный термин. Узнав, что я столкнулась с «проблемой» – для них здесь все является «проблемой» и все нужно разрешать или снимать, – Эллен поспешила прислать мне первый вариант своей книги, уверенная, что она поможет мне получить полную меру наслаждения от Гавейна.
– Надо проверить, все ли у тебя о'кей в этом плане, – сказала она мне очень серьезно, не преминув употребить вечное американское «О'кей», которое означает здесь все и ничего. Этим звуком можно выразить: «да, может быть», «все в порядке», «прекрасная погода», «оставь меня в покое», «поживем – увидим» или «пока, до скорого!».
Эллен с гордостью считает себя первооткрывательницей неисследованного континента: Кинзи, по ее мнению, рассматривал женскую сексуальность с узкостатистической точки зрения. Что же до мужской сексуальности, то, как заявила Эллен однажды на коллоквиуме ошеломленным коллегам, она настолько примитивна, что не заслуживает и десяти страниц.
Я, по правде говоря, надеялась найти в ее книге ответ на вопрос, который мучает многих женщин: ощущаю ли я то, что положено ощущать?
Но прежде всего – как определить, что такое оргазм? Эллен берет на себя смелость утверждать: «Огромная волна, разливающаяся по телу от кончиков пальцев ног…» Ничего себе! Моя волна разливается только в местах, именуемых срамными, включая копчик, она достигает своего пика только на этом участке, заставляя забыть о более благородных частях тела и вынуждая голову думать лишь о том, чтобы ощущать. Даже когда мне ласкают груди – испытанный прием, чтобы дать толчок «срамному» процессу, – ощущения все равно сосредоточиваются внизу. «Down undep» – ниже некуда, как говорят об Австралии.
– Можешь радоваться, – толкует Эллен, – это значит, что ты входишь в шестьдесят процентов женщин, у которых nipples[17] – эрогенная зона.
В слове «nipples» я не нахожу ничего эрогенного. Правда, «соски» напоминают о кормлении, а «оконечности грудей» – о геометрии, тоже не лучше. Заодно я узнаю, что соски чувствительны лишь у десяти-пятнадцати процентов мужчин. Бедняги! Но я так и остаюсь в неведении насчет того, каким образом эта самая волна докатывается от груди до половых органов. Посредством какого-нибудь «срамного» нерва? По китайской теории – инь-ян? Через мозг?
– Вы, французы, говорите что-то вроде: когда любишь, сердце катится вниз. Мне нравится это ваше выражение, – заявляет Эллен.
Хорошо хотя бы, что ее книга успокоила меня насчет так называемой «женской эякуляции» – во мне развился комплекс, когда я читала, как ее взахлеб описывают Сад и иже с ним. «Она исторгла потоки… Ее лоно казалось бездонным колодцем… Трижды оросила она плоть маркиза…» Вот это да! Неужели мы – я и несколько подруг, которых я могла расспросить, – неполноценные, если не исторгаем? Ничего подобного, успокаивает меня автор. Опросы показали, что подобное явление имеет место у очень немногих женщин и крайне редко. Уф!
– В этой зоне нет желез – разве что железы Скена в исключительных случаях, – которые могли бы выделить значительное количество жидкости, – заверяет Эллен непререкаемым тоном. Она говорит о влагалище, как говорил бы географ о ресурсах бассейна Волги.
Оставалось разрешить еще один тревоживший меня вопрос: о трехдюймовых клиторах, которые описывают авторы эротических романов, а порой и этнологи.
– Мужские фантазии, – отрезала Эллен, – и полная неосведомленность в женской анатомии и функционировании половых органов.
А-а, вот оно что!
Однако труд Эллен не дает никаких разъяснений по поводу функционирования сердца в делах любви, и ее книга больше похожа на сборник кулинарных рецептов или на учебник «Сделай сам», чем на серьезные размышления об отношениях мужчины и женщины. Я не решаюсь напомнить ей, что, например, Каупер Пауис или Рейх,[18] говоря о наслаждении, ставят его превыше всего, подробно анализируют, но при этом не превращают секс в стахановское движение.
– Вот ты – сколько раз ты кончала за неделю с твоим Лозереком? – спросила она меня, когда я вернулась; ей и в голову не могло прийти, что я не считала.
Она посмотрела на меня сочувственно, когда я ответила, что мой внутренний счетчик не отличается точностью и что извилистая трасса, ведущая к финишу, для меня не хуже самого финиша. Тем и дорог этот слалом, что никогда не знаешь, каким путем вынесет тебя, изнемогшую, умоляющую или доведенную до неистовства, к цели, и без него обесценилась бы сама цель. В том-то и состоит разница между наслаждением вдвоем и наслаждением в одиночку: его всегда можешь доставить себе, затратив минимум усилий – достаточно извлечь на свет пару-тройку не первой свежести фантазмов, которые мы храним на всякий случай, никому не решаясь в этом признаться.
Приходится из этого заключить, что желание – это нечто, никаким описаниям не поддающееся, что роза – это роза, это роза, и все тут. И меня это радует, что бы там ни говорила Эллен.
Всегда небезопасно пересаживать на новую почву любовника не первой свежести. С тех пор как мы перебрались во Францию, я смотрю на Сиднея другими глазами. В Штатах он – и Лоик, конечно, – был главным в моей жизни, не давая мне тосковать по дому. Здесь у меня есть родные, друзья детства и вообще друзья, дорогие моему сердцу французские писатели, мои любимые газеты, в том числе и желтые, в которых я читаю чисто французские сплетни о несчастьях Ги Люкса и академической пальме Жозефа Кесселя, о деле Нассенса или Беттины – все это мне куда интереснее, чем развод Ланы Тернер, вес Элвиса Пресли и темные делишки Фрэнка Синатры. Порой я ловлю себя на том, что Сидней кажется мне неотесанным ковбоем из Техаса!
