Вика Милай - Re:мейк

– Ты сам знаешь. Нечего тут... ты такой же, ты как все... ты...

– Идем, – спокойно и властно прервал Андрей, потянулся к ключу, заглушил машину. – Я жду.

Бесконечно долго мы шли по дороге, свернули в лес, я спотыкалась о сосновые корни, пока Андрей не взял меня за руку. С каждым шагом решительность покидала меня, и мне становилось неловко за устроенную сцену, я не находила ей оправдания и сконфуженно молчала.

Андрей бросил полотенце на траву. Берега маленького лесного озера заросли осокой и молодой ольхой. Вода в озере была черная и неподвижная, будто смола. Я видела его во время полетов, оно выглядело не больше чернильницы.

– Ты это из-за Саныча? – спросил Андрей, раздеваясь. – Да я просто не хочу говорить ребятам, что развелся. Полгода как вместе не живем. Будут расспрашивать. Неприятно все это. Ну, ты меня понимаешь. Не хочу даже вспоминать. Потом как-нибудь. Не сейчас.

Он не оправдывался, не извинялся, он просто рассказал все, как есть.

– Купаемся без одежды, а то переодеться потом будет не во что, я плавки не взял. – Он аккуратно уложил шорты и футболку на сандалии и скрылся в осоке.

В потревоженной воде закачался лес. Солнце уже спряталось в чаще, вода при ровном свете и впрямь походила на чернила. Андрей нашел большой камень на середине озера, встал на него и позвал меня. Я залюбовалась. Его широкие плечи и его грудь отливали холодным блеском, словно не Андрей, а гордый римлянин застыл по пояс в воде Рубикона, высматривая врага на противоположном берегу, и все в нем говорило о хищной силе, о победе, о полноте жизни и свободе. Он был красив, очень красив. И если одежда чаще скрадывает недостатки своего хозяина, то его она только портила.

Я подплыла и встала рядом. Холодная вода обжигала тело, едва покрывая мои плечи. У берега пели лягушки. Временами где-то далеко гудел поезд и хрипло лаяли собаки.

– Почему ты не разбудил меня, когда уходил?

– Ты очень крепко спала.

– Откуда ты знаешь? Может, и не крепко.

– Знаю.

– Ну, скажи.

– Ты так храпела, – прошептал он.

Я даже застонала от досады. Он быстро закивал головой:

– Да, да, да. Я слышал.

– Значит, слышал? – Я зачерпнула в ладони воды. Мелкая ряска закружилась в воде, как зеленая крупа, убегая сквозь пальцы. – Тогда у меня плохие новости: тебя полюбила женщина, которая храпит.

Оказалось проще, чем я думала, сказать о своей любви – я не испытывала ни смущения, ни робости, словно сообщила прогноз погоды на завтрашний день. Под его прямым взглядом я могла говорить то, что думаю и чувствую на самом деле. Перед ним у меня никогда не получалось кривить душой, играть, кокетничать, я обреченно повествовала правду:

– Я знаю, что ты можешь подумать – мы видимся второй раз в жизни. Думаешь, я клиническая идиотка. Может быть, это и есть любовь с первого взгляда. Но ты нужен мне, нужен весь, я не хочу размениваться, ждать редких и случайных встреч. Знаешь, я устала быть одна.

Я не сводила с него глаз, ожидая, что он ответит. Я видела его лицо совсем близко: мокрые слипшиеся ресницы, царапину на левой щеке, кожицу обгоревшей кожи на носу, высокий лоб и серые глаза. И все в нем было мило и дорого мне, так казалось, я часами могу смотреть в любимое лицо.

– Я знаю, – серьезно сказал он.

– Знаешь?

– Ты же сама сказала. – Он, улыбаясь, осторожно поцеловал меня.

Я ответила на поцелуй, закрыв глаза, словно хотела утонуть в нем. Мы застыли на середине маленького лесного озера, похожего на блюдце, полное чернил, а когда целовались, казалось, что не вода, а он обнял меня всю, обжигая желанием. Его кожа пахла озерной водой и рыбой.

Его любили все. Летчики, техники, коллеги, продавщицы, вахтеры, сторожа, таксисты, официантки, моя мама и кот. Где бы мы ни появлялись, перед ним открывались двери, находились свободные места, последние билеты. Мощность его обаяния можно сравнить с парогазовой энергетической установкой. Долгое время для меня оставалось загадкой, любил ли кого-нибудь он.

Вечером мы добрались домой и столкнулись в подъезде с родителями. Я представила Андрея. Он подхватил мамины сумки и корзину с котом, легко взлетел на наш этаж, легко вошел в нашу жизнь. За ужином говорила мама, изредка поглядывая на отца: «Правда, Юра! Нет, ну скажи!» О рыбалке, о новой моторной лодке, об огороде, о секретах приготовления абрикосового джема, о засолке огурцов. Я с тревогой наблюдала за Андреем. Он слушал с неподдельным вниманием. Кажется, не издал ни звука. Кот, сохранявший длительный нейтралитет на подоконнике, притворно зевал, вылизывал растопыренную пятерню, но к концу вечера дрогнул и умостился у Андрея на коленях. Никогда прежде дома мне не было так уютно, так спокойно, только в детстве. Качались за окном кленовые ветви, качались огни фонарей. Ужин затянулся до позднего вечера.

– Какой умный молодой человек, – с благоговением прошептала мама в ванной.

– Да вы ему слова сказать не дали, – рассмеялась я.

Мама покачала головой:

– Ум не в словах.

Он остался ночевать. Моему изумлению не было предела, когда мама гордо прошествовала в комнату, неся на вытянутых руках, как каравай, стопку чистого постельного белья. «Чего доброго, папа за ней с иконами войдет», – подумала я, плотно закрывая за ней дверь.

Андрей пожелал всем спокойной ночи, выключил свет, лег в постель и обнял меня. Я лежала, как шаровая молния, застрявшая в полевой меже, искрясь нежностью и желанием от каждого его прикосновения, не узнавая того Андрея, с которым провела первую ночь, так сдержанны были его ласки. Он остался неумолим:

– Спать, спать. Родители услышат – неудобно.

– Тебе завтра на работу?

– Да, – его шепот обжигал ухо.

Я и не думала спать. Засыпая его вопросами, думала, что в каждом его слове нахожу подтверждение своим догадкам: именно таким я впервые увидела на аэродроме.

В нем было все то, чего недоставало мне: цельность, прямота, сочетание доверчивости к людям и недоверия к их словам. Он умел судить, но не осуждать. После провала на медкомиссии в летном училище, после многочисленных житейских неудач, развода родителей и нового брака матери он не сдался, не бросил занятий. Сначала учился в ДОСААФе, затем в летном клубе у Павла Александровича. Он рассказывал, опершись на локоть, как стало тесно в старой квартире новой семье. Маминым мужем стал знаменитый питерский режиссер. Андрей переехал к бабушке и в восемнадцать лет обрел полную самостоятельность. И ни словом не обмолвился Андрей, как стал он, взрослый сын, не нужен и неудобен, напоминая матери о возрасте. А на дворе начало девяностых – пора кооперативов и малиновых пиджаков.

– Мы с друзьями мясной кооператив открыли. Рэкетиры наехали. Хорошо, что жив остался. А сколько одноклассников сгорело! Спились, застрелили, посадили.