Ведрана Рудан - Любовь с последнего взгляда
Было бы преувеличением сказать, что в тот вечер я встретилась с крупным мастером этого дела. Но, дорогие господа, есть одно но! Я слышала музыку! Музыку! Громкую! Несомненную! О, подумала я, о, это то, о чем написано в книгах! Но я была в растерянности! Я не испытала оргазма, я только слышала музыку?! Еб твою мать, ведь все эти писательницы упоминают музыку, и никто из них не пишет про оргазм, получается, что женщины, когда трахались, не кончали, они только музыку слышали?! Может быть, нам, женщинам, это предлагается на выбор? Или кончишь, или послушаешь музыку?! Если я слышу музыку, я должна ее слышать, все здание дрожало, я не могла ответить самой себе на вопрос, что бы я выбрала, если бы мне пришлось выбирать. Оргазм? Музыку? Пожалуй, оргазм, музыка была невыносимой. Но кто решает? Кому об этом сказать? Можно ли решать? А вдруг у нас, женщин, в некоторых ситуациях проявляется раздвоение личности? Когда нас трахает муж, мы кончаем, когда любовник — слышим оркестр? И сейчас вдруг во мне сработал механизм выбора?! Какие-то страшные люди очень громко пели?! Ох, я не могла сконцентрироваться на траханье, просто стонала для порядка. Он вытащил член, выпрямился, старался отдышаться. Н-да, неужели теперь я пойду по жизни в сопровождении хора и оркестра?! Может быть, эти оглушительные звуки — наказание за мой грех?! Я молчала под адские громовые раскаты. Почему мое чувство вины превратилось в звуковое сопровождение праздника Дня Республики?! И тут музыка прекратилась! Разом! Тебе мешало, спросил он. Что, спросила я. Музыка. И он ее слышал?! Значит, мы слышали это оба, просто он кончил, а я нет?! Я посмотрела на него, крепко сжала ноги, чтобы сперма не потекла на паркет, встала с кресла, оперлась на стол и скрестила ноги, как манекенщица, которая рекламирует автомобили. Они всегда репетируют по четвергам. Кто, спросила я. Оркестр театра оперы и балета, театр сейчас на ремонте, им больше негде. Очень громко было, а что это они исполняли, спросила я и постаралась сильнее сжать ноги, чтобы не потекла слизь, я была довольно стыдливой. Это «Шубич-Зриньский», фрагмент «В бой, в бой». О-о, сказала я, прекрасная музыка. Лучше бы они сидели по домам, я на это не рассчитывал, совсем забыл про них, прости. Я думала, музыка играет у меня в голове, оттого, что мы трахаемся, что она сопровождает мой оргазм. В общем, я пиздела и пиздела, хотя, конечно, на самом деле я знала, что это двумя или тремя этажами ниже нас играют какие-то кретины. Но когда с кем-то в первый раз трахаешься, нужно выглядеть немного беспомощной, трогательной, испуганной, немного ничего не понимающей, растерянной. И я, конечно, же узнала «В бой, в бой», но просто подумала, что, если я буду…
Если я вообще думала! Я почувствовала, что незнакомый мужчина меня трахает, трахает плохо, я не кончила, меня испугало предположение, что это был максимум его возможностей, этого мне было недостаточно. Кроме того, меня беспокоило и чувство вины. Эх, старушка, ведь ты изменила мужу, трахаешься под грохот барабанов и звон литавр, а кончить не можешь?! Лучше тебе было остаться дома, на кой хрен тебе все это нужно?! Да, меня мучили именно такие мысли, если уж говорить правду и только правду. Вот она, правда, господа… Твой оргазм, сказал он, ведь ты не кончила, в следующий раз будет лучше… Нет, этого он мне не сказал, было бы просто страшно, если бы мужчины могли определять, когда мы кончаем, а когда играем роль женщины, которая кончает. К счастью, они не могут этого знать, потому что мы и когда не кончаем, все равно ревем, как раненый зверь, подражаем героиням фильмов, кусаем их руки, мотаем головой налево-направо, закусываем нижнюю губу, закрываем глаза, выгибаемся, а сами думаем: когда он кончит, пойду к парикмахерше сделать укладку. Нужно поехать куда-нибудь в тихое место, сказал он, где нет музыкантов с трубами, поехали на Остров в следующие выходные. Мы поехали.
За три недели до нашей поездки он ударил меня по ноге металлической трубой, карнизом, на который я должна была прикрепить чистые шторы, и чуть не сломал мне ногу. Во всяком случае, нога была в гипсе целых семь дней. Нет, нет, да нет же, это не оправдание. Я изменила ему не из-за этого, я изменила ему… Не хочу анализировать причины! Когда он повредил мне ногу, я поехала к маме. К маме? Да, к маме! К маме!! Дело было так. Я вошла в дверь. Что случилось, сказала она. Он сломал мне ногу. Но ты не можешь здесь остаться, она дрожала и теребила в руках тряпку, твой отец не переносит таких вещей, он может взбеситься, надо ему что-то сказать, что мы ему скажем, он вот-вот придет, сейчас без трех минут час. Суп дымился на столе, призрак старика витал в воздухе, сейчас и он сам появится в кухне. Ты явилась без предупреждения, зачем ты приехала, ты его провоцируешь, успокойся… Она смотрела на меня выцветшими серо-голубыми глазами и косилась на дверь. Я кое-как села, там, где когда-то стояла дровяная плита. Вошел он. Что ты здесь делаешь?! Где твой муж? Я не ответила. Что ей здесь надо, посмотрел он на старуху. Она сломала ногу, муж в командировке, пусть поживет у нас несколько дней. Она может остаться только до завтра, он обращался к тряпке, которую старуха держала в одной руке, вторая висела вдоль худого тела, она была в платье без рукавов. Мне здесь не нужны побитые шлюхи, сказал он! Старуха положила тряпку на раковину и осталась стоять спиной к нему и боком ко мне. Он смотрел ей в спину. Здесь не больница для хромых шлюх! Дом не твой, сказала я, я приехала к своей маме, сказала я, так и сказала «к маме», в ее дом, этот дом принадлежал моей бабушке, почему бы тебе самому не уйти, если тебе не нравятся гости? Он двинулся на меня, я крепко сжала костыли. Он вышел из дома. Прошу тебя, сказала старуха, не возникай здесь неожиданно, с проблемами, которые касаются только тебя, зачем ты отравляешь мне жизнь? Кто отравляет тебе жизнь, мои глаза были полны слез, я ненавижу приступы жалости к самой себе, в этом смысле я хорошо себя контролирую, тут я сильна, но нога у меня страшно болела, от улицы до дома нужно преодолеть очень много ступенек, у меня болели и спина, и плечи, и локти, поэтому мои глаза были полны слез. Ты сама отравила себе жизнь, сказала я, порви с ним, выгони его, у тебя есть дом, продай его, купи квартиру, живи дальше! Она смотрела на меня, она месила в руках тряпку: почему ты не думаешь о ребенке, где Эка, кто позаботится о ней? Отец.
Я провела там ночь. Лежала в своей кровати, в своей комнате. На первом этаже было тихо, слышался только его храп, я закрыла дверь на ключ и придвинула к двери стул. Утром я, сев на задницу, сползла вниз по деревянной лестнице, открыла холодильник и нашла там упаковку салями «Гаврилович» в нарезке, я ужас как люблю как раз такую, «Гаврилович», я ее съела, хотя отлично знала, что это его салями. Сварила себе кофе и отнесла в свою комнату, еле дотащилась наверх, опять ползком. В дом вошла старуха, старик за ней. Как раз было время завтрака. Он открыл холодильник, закрыл, это я слышала, странно, ведь он был на первом этаже, а я на втором. Где эта шлюха? Я не собираюсь кормить здесь шлюх! Она сожрала мою колбасу! Успокойся, сказала старуха, успокойся, прошу тебя, соседи услышат, сейчас я пойду куплю… Он врезал ей, это я слышала, а может, мне показалось, она всхлипнула и опустилась на пол. Я хотела выйти из комнаты, но мне опять пришлось бы спускаться на заднице… Я осталась в комнате. Он открыл дверцу буфета, достал оттуда бутылку и стакан, налил вина. До меня донесся запах жареной рыбы. Наверняка это два или три маленьких кальмара, нечищеных, он бросил их на раскаленную железную плиту, грязь и капли сока брызгали на пол, как и тысячу раз раньше. Я почувствовала голод. Старуху не было слышно. Я, придерживаясь за ночной столик, встала на здоровую ногу и прыжками добралась до окна, выходившего на улицу. Стояла ранняя весна, было полно народа. Родители тащили за собой маленьких детей, я показала детворе язык. Они высунули свои маленькие язычки.
