Джудит Росснер - Стремглав к обрыву
– Что там идет? – спросила я, когда мы дошли до Второй авеню.
– Понятия не имею, – ответил он, обнимая меня.
– Ну да, зато знаешь, когда начало.
– Ничего подобного. Честно говоря, у меня и билетов-то нет.
– Дэвид, я устала, мне не до шуток. Скажи, куда мы идем.
– Давай прикинем. Если ты устала, лучше не ходить пешком. Так-так. Что же из этого следует? Мы могли бы сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, например пойти в кино за деньги – в ту же Музыкальную академию, как это ни абсурдно. – Помолчал в расчете, что я как-нибудь выскажусь, но я решила выдержать характер. – С другой стороны, тебе там вряд ли понравится, потому что скорее всего мы нарвемся на моих родителей и придется из вежливости сесть рядом с ними, и мы не сможем…
От неожиданности я остановилась как вкопанная.
– Я сказал что-нибудь не то?
– Ну что ты, вовсе нет, – фыркнула я в ответ. – Только я почему-то думала, что они не ходят в кино с тех пор, как умер Рузвельт.
– Не преувеличивай. Ходили разок, прошлым летом. Я точно помню, потому что был жаркий вечер и…
– Перестань, – перебила я, стараясь не рассмеяться. – Скажи лучше, чего это им в голову взбрело…
– Видишь ли, – продолжал он невозмутимым тоном, – как тебе известно, моя мать боится оставлять меня по вечерам одного дома. Я настолько слаб и истощен, что она опасается, как бы в ее отсутствие какой-нибудь злоумышленник не ворвался в квартиру, не покалечил меня, не унес… м-мм… фамильные драгоценности.
Я не выдержала и расхохоталась.
– Ну а все-таки, с чего вдруг они…
– Трудно сказать. Может, ей захотелось развлечься – она ведь две недели провалялась с радикулитом. Ее скрутило от чрезмерной материнской любви, которая пришла в неразрешимое противоречие с врожденным эгоизмом. Ты бы видела, как она страдала, как мучилась…
– Ладно, хватит. Что все-таки стряслось?
– Да ничего особенного. Она почему-то решила, что мы идем с Мартином и Родой на баскетбол.
– Боже, – пробормотала я. – Откуда подобные мысли?
– Не нам судить родителей. Лучше подумаем, как убить время. – Он потащил меня в сторону 10-й улицы, и мы оказались рядом с церковью Св. Марка.
– Холодно.
– Можем воспользоваться твоим старым убежищем, – пошутил он.
– Тебя туда не пустят. Ты слишком похож на еврея.
– Скажешь, что я с тобой.
Когда-то я действительно пряталась в этой церкви. Когда отец орал на Мартина из-за хоккея; когда пьяный возвращался домой после своих загулов и приставал к матери, почему она не спрашивает, где он был; когда после окончания школы выяснилось, что нет денег на платье для выпускного бала. Я убегала из дома и мчалась к Св. Марку, перед самой церковью переходя на шаг, чтобы кто-нибудь из священников не принял меня за дурно воспитанного ребенка, которому не место в этом святилище. Впрочем, мною никто не интересовался. Лишь иногда священник пройдет не глядя мимо жесткой скамьи, на которой я подолгу сидела, в одиночестве переживая свое горе.
Церковь не была для меня Храмом Господним; по-моему, я вообще ни разу всерьез не задумывалась о Боге. Мистического трепета я тоже не испытывала, для этого церковь была слишком аскетична и стерильно чиста. Для мистицизма больше подходила синагога, куда я пару раз ходила с матерью, дядей Дэниелом и его женой, пока отец не положил конец этому, как он выразился, притворству. Мрачное место, где старухи с «вороньими гнездами» на головах (или, наоборот, почти лысые) и старики в ермолках (вонючие, словно не ведали о существовании водопровода в Новом Свете) раскачивались из стороны в сторону, взывая к Богу, – уже не надеясь обрести душевный покой, а лишь стремясь придать своему недовольству ореол святости и уповая на то, что когда-нибудь им это зачтется. Монотонность их нудных молитв отличалась от монотонности их повседневных жалоб лишь тем, что молились они на иврите, а в быту общались на идиш или чудовищной смеси идиш и английского.
Здесь, в церкви Св. Марка, веяло покоем, ангел вздымал руки к небесам, обращаясь ко всем с ласковыми словами, вырезанными на камне: «Что вы ищете живого между мертвыми? Его здесь нет… Пустите детей приходить ко мне…» Бывая в церкви, я каждый раз перечитывала эпитафии: «Якоб С. Херрик. Он умер, сознавая, что совесть его чиста, в лоне католической церкви, укрепившись в вере, утешась возвышенной надеждой, примирившись с Богом и людьми». Интересно, что, не веря в Бога, я ни разу не усомнилась в истинности этих слов. Как и в том, что «Чарльз Генри Болдуин, контрадмирал флота Соединенных Штатов, родившийся 3 сентября 1822 года, умерший 17 ноября 1888 года, благополучно достиг тихой пристани». Наверное, я не сомневалась, потому что никто не требовал, чтобы я верила.
Последний раз я была в церкви в четырнадцать лет. Миссис Ландау увидела, как я выходила оттуда. Когда я вернулась домой, она уже сидела у нас на кухне.
– Ну, Роза, спросите ее. Спросите свою шиксу.
– Руфи, – говорит мать, глядя в сторону, – это правда?
– Ей-Богу, мама! Она что, в борделе меня поймала?!
– Ай-яй-яй! – Миссис Ландау хватается за свою огромную грудь, будто опасается, что я отрежу от нее кусочек. – Простите меня, Роза, мне вас жаль, но я не могу оставаться в вашем доме!
– Тебе нечего делать в этом доме, ты, жирная свинья! – Мой голос почти срывается.
– Руфи! – Мать чуть не плачет; миссис Ландау от возмущения будто прилипла к полу.
– Чего стоишь? – захожусь я, дрожа от ярости. – Убирайся! Проваливай наверх к своему сморчку маринованному!
– Руфи-детка-перестань-я-не-могу-этого-слышать! – Миссис Ландау вроде очухалась и выметается за дверь. – Где ты научилась так разговаривать?
– У Дэвида! – Кричу изо всех сил, чтобы та услышала меня через дверь. – Я научилась этому у Дэвида!
Потом мать плакала. Отец давился от смеха и в который раз просил повторить все сначала. А Дэвид – умный Дэвид – вел себя как ни в чем не бывало, и я не могла понять, знает он что-нибудь или нет. Пока через несколько месяцев я не пригласила его пойти со мной на вечеринку.
– Моя матушка – улыбка шестнадцатилетнего юнца – не позволяет мне гулять с неправоверными девушками.
– Очень остроумно. И ты, конечно, всегда ее слушаешься.
– Не всегда. Но мама сказала, что я весь покроюсь бородавками, если буду гулять с нехорошими девушками.
Я взглянула на него и улыбнулась. Мы на Третьей авеню; он разворачивает меня, и мы идем назад.
– Чему улыбаешься?
– Да так, вспомнила эту историю с моими походами в церковь. Смешно.