Эмма Ричмонд - Больше чем счастье
— Мелли? — испуганно окликнул ее Чарльз. — Ты белая как полотно! Ну-ка дай мне девочку. — Торопливо приблизившись к кровати, он забрал ребенка и бережно положил в колыбельку. — Позвать сестру?
Помотав головой, она устало откинулась на подушки.
— Нет, все в порядке.
— У тебя боли, — заявил он со знанием дела. — Они дали тебе обезболивающее? Сейчас выясним!
— Чарльз, все нормально, — взмолилась она устало и вдруг обнаружила, что говорит в пустоту.
Он вернулся вместе с сестрой, которая владела английским. Сестра озабоченно посмотрела на нее.
— Слишком много волнений, слишком много разговоров. Вам надо отдыхать. Боли очень сильные?
— Н-не…
— Да! — перебил Чарльз. — Вы можете дать ей лекарство?
— Ну конечно, она должна получать болеутоляющее перед сном. Но если вы хотите, чтобы и сейчас…
— Да нет же, лучше попозже. Все в порядке.
— Ничего подобного, ты похожа на привидение! Прими одну таблетку сейчас, — уговаривал он.
Чувствуя, что ей легче согласиться, чем спорить, она кивнула:
— Хорошо, а потом я просто посплю.
— Да, это будет лучше всего, а завтра тебе уже будет много легче, — сказал он уверенно.
Несмотря на новый приступ беспокойства, Мелли тронуло его участие, хотя оно и было сейчас неуместным, и ей даже стало смешно. Как ни странно, он тоже отвечал ей улыбкой. Мгновение перед ней стоял прежний Чарльз. А потом он скорей всего вспомнил об их размолвке, и улыбка исчезла.
— Ну я пошел, отдыхай, утром приду опять. — И, вероятно потому, что сестра все еще была здесь, он наклонился, чтобы ее поцеловать.
С утра она почувствовала себя в десять раз хуже. Действие наркоза совсем закончилось, и, поскольку тревога ее только усилилась, боль стала как-то отчетливее. Капельница стесняла движения, мешала удобно устроиться, и ее просто одолевало нетерпение.
— Вам станет легче, когда после обеда капельницу снимут, и вы сможете попить, — пообещала сестра. — Принести еще таблетку?
Покачав головой, Мелли отвернулась. Ей хотелось капризничать, хотелось, чтобы к ней не приставали. Когда около нее вновь положили маленький розовый сверток, слезы опять побежали по ее лицу, закапали на одеяло.
Что будет с ней, когда Чарльз отошлет ее в Бекфорд? Ох черт, а сообщил ли кто-нибудь ее родителям? Позвав сестру, она попросила, чтобы ей принесли телефон.
— Принесу обязательно, вот только доктор зайдет, — закивала сестра. — А теперь будьте паинькой, потерпите. Ваш восхитительный супруг скоро будет здесь, а вы же не хотите, чтобы он застал вас опухшей от слез, правда?
— Да, — выговорила она через силу.
— Он очень тревожится. Звонил ночью и еще раз утром, узнать, все ли в порядке.
— Правда? А он не сказал, звонил ли он моим родителям?
— Нет, мне не сказал. Но он вот-вот придет сам, и вы у него спросите, ладно?
— Ну, конечно. Спасибо.
— Ну что вы, не за что. А когда вы сможете удобнее устроиться, начнете кормить малышку. Да? Девочке все равно будет нужна бутылочка, пока не придет молоко, но если вы будете пробовать, то это получится быстрее, понимаете?
— Да, спасибо.
Две недели, которые она провела после родов в больнице, промелькнули стремительно. И чем ближе дело шло к выписке, тем сильнее она волновалась. Все-таки едва ли он отправит ее домой сразу. Наверное, позволит побыть во Франции, пока девочка немного подрастет, чтобы не было страшно ее везти. Ну, конечно, позволит. А может, холод отчуждения хоть самую малость растает? Чарльз приходил ежедневно, утром и вечером — возможно, только из-за ребенка, значит, он все же не испытывает к ней ненависти. То и дело заглядывал Жан-Марк, чаще — дождавшись, чтобы ушел Чарльз, якобы для того, чтобы узнать ее мнение насчет очередной покупки для обустройства детской, но Мелли догадывалась, что он без ума от девочки. И она была от души признательна ему за неиссякаемую доброту. Благодарна за заботу.
Когда Чарльз явился ее забирать и принес дорогие наборы шоколадных конфет, чтобы отблагодарить больничный персонал, она с надеждой всматривалась в его лицо, мечтая разглядеть в нем хоть какие-то изменения. Он был приветлив, и она не увидела в его глазах прежней холодности. Конечно, настоящее испытание начнется потом, дома, где не будет сестер, перед которыми надо разыгрывать спектакль.
Когда они подъехали к дому, Жан-Марк ожидал их возле распахнутой настежь двери, готовый просто лопнуть от гордости, словно отцом ребенка был он. Он же повел ее наверх, чтобы показать детскую. Чарльз шел следом очень недовольный.
Детская была отделана восхитительно. Кругом пастельные тона розового и зеленого, мебель светлого дерева, кроватка, кресло-качалка. Движущиеся игрушки свисали с потолка, плюшевые звери удобно устроились на полке. Детский шкафчик набит до отказа одеждой — спальные мешки, комбинезончики, платьица, пальтишки. Закрыв дверки шкафа, она выдвинула ящики, доверху заполненные шерстяными кофточками, башмачками, рубашечками, штанишками. Белоснежная аптечка с кучей салфеток, туалетных принадлежностей. Запасной матрасик, манеж, ванночка. В общем, все, что могло понадобиться ей и ребенку. Не в силах ничего произнести от изумления, Мелли присела в кресло-качалку и принялась тихонько раскачиваться, положив Лоретт на колени. Если бы у нее еще был любящий муж! Она видела, что за ней наблюдают двое мужчин, причем оба они были заметно обеспокоены ее молчанием, а она не могла найти слов, чтобы высказать то, что чувствует.
— Тебе нравится? — первым не выдержал Чарльз.
Она молча кивнула.
— Есть и кое-что еще, — добавил он.
— Еще?
— Ага. Иди посмотри. — Взяв у нее ребенка с таким видом, будто только об этом и мечтал с той минуты, как они покинули больницу, он подошел к двери, которой прежде не было в комнате.
— Жан-Марк, поди свари кофе, — распорядился он не терпящим возражений тоном.
— Конечно, m'sier, — подмигнув Мелли, Жан-Марк отправился вниз. Открыв дверь, которая, как выяснилось, вела теперь к ней в спальню, Чарльз отступил, пропуская ее вперед. Сделав несколько шагов, она застыла от неожиданности.
— Ой, Чарльз! — воскликнула она умильно, — ну и ну! — Не будучи уверена, что может позволить себе нечто большее, она растерянно осматривалась. Все вокруг было персиково-кремовое. Тяжелая французская мебель исчезла, вместо туалетного столика и громоздкого шкафа вдоль одной стены выстроилась светлая сборная стенка. Ковер и занавески белели на фоне персиковых стен, кровать, к которой она уже успела привыкнуть, заменил возвышавшийся посреди комнаты бело-розовый обитый шелком шедевр. К нему скромно притулилась светлая колыбелька.
