Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Да, собираюсь. — В его голосе прозвучало что-то глубинное — смех? — Я не убиваю то, что не годится в пищу. А позвольте вам задать вопрос. Как вы можете есть что-то, что не было бы красивым?
Я уже с трудом различала человека в кромешной темноте. Но внезапно натриевое освещение зажглось. Кожа мужчины стала цвета бледного загара, черная кровь на лице — темно-красной, а светлые глаза — такими же голубыми, как лед, и похожими на глаза Хилари.
Он улыбнулся — его белые зубы сверкнули. Человек легко коснулся лба, как бы приподнимая шляпу, и проскользнул ровной бесшумной походкой дикого зверя в здание. Я слышала, как внутри открылась дверь, и увидела, что в окне зажегся свет. В плотном воздухе разлились звуки квартета Гайдна. Я села в „тойоту" и поехала обратно в Пэмбертон. Во время поездки я с удивлением обнаружила, что вся дрожу.
Забрав Хилари и поболтав с Тиш и Чарли, я вернулась домой. И, хотя сгорала от желания расспросить своих друзей об этом странном человеке с оленем, все-таки не решилась на подобный шаг. Внутренним чутьем я понимала, что он каким-то образом принадлежал к этому дикому, старому, сумрачному миру, лежащему вдоль реки Биг Сильвер на восток, где-то там…
В ту ночь, прежде чем раствориться во сне в спальне, которая теперь должна была стать моим убежищем, я долго лежала с закрытыми глазами, а на моих веках как будто отпечатался вспышкой молнии образ темного человека и окровавленного остывающего оленя.
Глава 3
В семидесяти пяти милях к северо-западу от границы между штатами Джорджия и Флорида по обеим сторонам реки Биг Сильвер протянулись огромные болота под тем же названием. Почему они названы так, никто не знает — ведь за исключением коротких спазмов южных зим, когда поля осоки и рогоза вдоль болот покрыты серебряным инеем, Биг Сильвер почти всегда одета в зеленые и черные цвета. Зеленый — от сосен и кипарисов, а также заплаток полей сои, а черный — от стволов деревьев и неподвижной густой воды. Покрывала и шали испанского мха, который укутывает высокие прямые кипарисы и дубы, тоже не имеют серебряного блеска. Никакой драгоценный металл не покоится под черной грязью дна этих болот. На островках, поросших кипарисами, пробивается зеленый сверкающий свет. Когда-то река и болота имели индейское название, возможно, и означавшее „Большое Серебро", но теперь оно забыто. Имя ускользнуло из памяти вскоре после того, как последний из маленьких прибрежных индейцев, занимавшихся охотой и рыбной ловлей, покинул эти места. Все, что осталось от племени, — так это сглаженный временем ритуальный холм из раковин и земли в глубине болот, который довелось увидеть лишь немногим жителям Пэмбертона.
Да и сами болота видели немногие. А старая, темная, молчаливая огромная трясина Биг Сильвер продолжала жить, несмотря ни на что.
На рассвете перед сентябрьским субботним утром, ровно через неделю после нашего переезда в небольшое жилище на улице Вимси, я сидела в своеобразном домике, устроенном на дереве — на нижних ветвях огромного дуба, растущего на небольшом островке Козьего ручья, как мне казалось, в самом сердце болот Биг Сильвер, и поджидала появления оленя.
В рунах у меня было маленькое тонкое ружье, ствол которого казался пронизывающе-холодным в теплом густом рассвете. Я была одета в слишком тесные маскировочные брюки и рубашку, занятую у старшей дочери Тиш — Энсли.
Сидела так, как приказал мне Клэй Дэбни, которому принадлежали и это дерево, и этот настил, и эта земля: неподвижно, беззвучно, а главное — спокойно, как только можно, чтобы мое нервное потение не вспугнуло какого-нибудь оленя, бродящего поблизости.
И вот мое сердце начало биться беспокойно и отрывисто, несмотря на все мои усилия, а челюсти до боли сжались в напрасной попытке дышать бесшумно. Даже если бы я привыкла наконец к враждебному, отталкивающему, холодному ружью, то я все равно не смогла бы заставить мои скованные руки поднять его к плечу, а окаменевшие пальцы — нажать на курок. Я была слишком заморожена необычностью и неудобством, слишком погружена в первобытное одиночество болота, и сказала об этом Клэю Дэбни, когда он передавал в мои руки оружие и помогал подняться по ступенькам наверх.
— Ваш олень от меня не пострадает, — заверила я Клэя, пытаясь рассмеяться как можно естественнее, окутанная серым светом, пробивавшимся сквозь дубовую листву. — Я не смогла бы застрелить его, даже если бы хотела. И, возможно, как только вы уйдете, немедленно свалюсь с дерева.
— Попасть и подстрелить оленя из этой маленькой штучки невозможно, — сказал он, передавая мне ружье. — Слишком оно маленькое и легкое. Это „чипманк"[27] на всяких мелких лесных проходимцев. Мальчишки охотятся с ним на грызунов. Я хочу, чтобы оно было у вас на случай, если станет очень одиноко или потребуется помощь. Кто-нибудь все равно окажется не далее сотни ярдов от вас и придет, если услышит выстрел. Я им сказал, что у нас тут на Королевском дубе сидит городская девочка. Только обязательно стреляйте прямо в землю. Вас удивит, как далеко в лесу разносится звук, даже из такого маленького двадцатидвухкалиберного ружья. Но берегите выстрел на крайний случай — ружье однозарядное, и вам придется его перезаряжать.
— Об этом не может быть и речи, — ответила я. — Уверена, что не попаду даже в воздух.
— Никто от вас ничего такого и не требует, — улыбнулся Клэй быстрой белозубой улыбкой, сделавшей его повидавшее виды лицо почти таким же молодым, как у его сына Чипа, улыбкой настоящей и щедрой доброты. — Если олень забредет сюда, то сделайте то, что я делаю почти всегда в таких случаях, — скажите ему: „Кыш, катись отсюда!" Выстрелов вообще сегодня не будет — сезон охоты с ружьем еще не наступил, и все, кто здесь есть, будут ходить с луками, если, конечно, вообще решатся побродить по лесам. Ведь большинство из гостей — не охотники, во всяком случае, не настоящие. Это уик-энд большого праздника в поместье „Королевский дуб", а серьезная охота начнется позже. Поэтому все в лесу услышат вас, если вы выстрелите, и кто-нибудь придет, снимет с дуба и предложит „Кровавую Мэри". Не страдайте в тишине. На этом настиле одиночество просто невыносимо.
Картер Деверо привез меня в сырой темноте раннего утра на плантацию „Королевский дуб" на ежегодную пэмбертонскую охоту, которую устраивали Клэй и Чип Дэбни. Привез меня встревоженную и протестующую. Я не хотела ехать и сказала Картеру об этом так вежливо, как только могла. Мы с ним были в обществе вдвоем только один раз с того дня на беговых дорожках, и я не хотела, чтобы он считал меня неблагодарной или высокомерной.
