Мэри Лайонс - Саманта выбирает любовь
Он дерзко захватил ее прямо на улице, средь бела дня — тут ей не в чем было себя упрекнуть. Она стала жертвой его змеиного коварства и недюжинной физической силы.
Но едва только его губы коснулись ее губ, эта «беспомощная жертва» будто впала в «амнезию», полностью позабыв, что ей положено испытывать к этому человеку лишь сильнейший гнев.
И вместо того, чтобы бороться и звать на помощь, она с такой легкостью поддалась жаркой волне эротического возбуждения, охватившей ее стиснутое в его объятиях тело. Против воли она слепо наслаждалась теплым, чувственным прикосновением его губ, явным возбуждением его сильного тела, безжалостно прижимающего ее к обитому кожей сиденью.
Вновь, как тогда, в Нью-Йорке, они оба словно потеряли рассудок. Да, все это было похоже на самое настоящее сумасшествие и недостойно цивилизованных людей.
Но сейчас-то было легко рассуждать. А тогда в душном, сжатом, каком-то нереальном пространстве, когда весь воздух словно пропитался вожделением, Саманта чувствовала себя беспомощной узницей собственной страсти.
Пульсирующие огненные волны опаляли каждую частицу ее тела, все ощущения достигли наивысшей, лихорадочной точки — это было тогда, когда он пытался расстегнуть жемчужные пуговки ее шелковой блузки, а потом в нетерпении просто выдернул тонкий шелк из-под пояса юбки и, сумев наконец дотронуться до ее мягкой обнаженной плоти, застонал от наслаждения.
— Господи… ты такая красивая! — глухо, точно сквозь пелену, пробормотал он, и этот хрипловатый звук вместе с ощущением его теплых пальцев, порхающих по ее коже, а затем упоительно сдавливающих ее груди, в конце концов довели ее до полного умопомрачения.
А самый неприятный факт состоял в том, что в тот момент ей было на все наплевать! Ее ничуть не беспокоило, что вот она, полураздетая, лежит в объятиях Мэта, на заднем сиденье лимузина, который медленно катит по многолюдным улицам Лондона.
Как она могла? Теперь при мысли об этом щеки Саманты горели от стыда и унижения. Как могла она вести себя столь недостойно, постыдно, беспутно?
Когда он принялся ласкать ее грудь, то нежные прикосновения к обнаженному телу его теплых губ и рук привели Саманту в состояние блаженного экстаза. И лишь когда его шершавый язык принялся в чувственном порыве алчно терзать ее тугой, набухший сосок, еще недавно такой мягкий и нежный, женщина вдруг резко вскрикнула от боли, и это вырвало ее из колдовского наваждения и вернуло на землю.
— Милая… что с тобой? — хрипло пробормотал он, поднимая темную голову и в тревоге глядя на лежащую в его объятиях девушку. — Я не хотел сделать тебе больно, любимая.
Саманта не слушала. Содрогаясь от стыда и отвращения к самой себе, она с силой оттолкнула его.
— Оставь меня! — задыхаясь, выкрикнула она, силясь выпрямиться на сиденье и расправить одежду, бледные щеки заливались пунцовым румянцем.
— Прости, я не имел права так забываться, — тяжело вздохнул он, сокрушенно покачав головой. — Почему-то всякий раз, как я собираюсь серьезно поговорить с тобой, это выливается у нас в какое-то любовное безумие.
— Говори за себя! — гневно выпалила Саманта, торопливо стараясь привести в порядок длинные, густые волосы, выбившиеся из узла во время жарких объятий и теперь спутанной массой лежавшие на плечах.
Он издал короткий, ехидный смешок.
— Я и говорю за себя. Но и за тебя тоже, Саманта, — протянул он и, твердой рукой ухватив ее за подбородок, повернул лицом к себе. — Танго — это ведь парный танец, не так ли?
Она попыталась отвести глаза от пристального взгляда зеленых глаз и почувствовала, как вновь вспыхивает от смущения. Ничего не поделаешь — Мэт прав. Оба они были жертвами этой необъяснимой и могущественной силы, с которой было бесполезно бороться.
— Ну, хорошо, — бросила она сквозь зубы и, дернув головой, отвернулась к окну. — Но настала пора положить конец этим танцам — раз и навсегда. Я не собираюсь пересказывать то, что произошло между нами. Мы оба и так все знаем. Мне теперь известно, ради чего ты, словно самонаводящийся снаряд, ринулся ко мне в Нью-Йорке. И если я позволила себе на время потерять голову… — Она передернула плечами. — Что ж, мне некого винить, кроме себя самой. Однако теперь глаза открылись, и комедия окончена, не так ли?
— Совершенно не так! — нетерпеливо прорычал он. — Во-первых, я не имею представления, о чем ты говоришь. Не можешь же ты думать…
Стремительно схватив сумочку и кейс, Саманта поглубже вдохнула и взглянула ему прямо в лицо.
— Ради всего святого! — прошипела она сквозь стиснутые зубы. — Я до смерти устала от этих игр, Мэт. Знай, тебе не о чем беспокоиться. Я вполне в состоянии подойти к делу профессионально и принять непредвзятое решение по поводу твоей проклятой компании в начавшейся тяжбе. Обещаю. Так что, пожалуйста, расслабься и оставь меня в покое, — закончила она и в тот же миг поняла, что лимузин остановился.
Причиной остановки были какие-то дорожные работы на Парк-лейн. В следующую секунду Саманта быстро надавила ручку двери и в мгновение ока оказалась снаружи.
— Не желаю тебя больше видеть… гнусный взяточник! — обернувшись, проскрежетала она и, грохнув дверью, побежала прочь, ища глазами такси.
…Однако теперь, когда она сидела, упершись локтями в стол и бережно поддерживая руками больную голову, Саманта уже не испытывала удовлетворения, вспоминая о своей вчерашней резкости. Сперва, по возвращении домой, она поддерживала в себе энергию за счет кипящего в сердце бешенства. Но прошли часы, и, по мере того как Саманта успокаивалась, она начала осознавать, что реально будет означать для нее «никогда его не видеть». И запоздалое понимание своих истинных чувств не принесло ничего, кроме горечи и болезненного раздражения.
Сейчас уже Саманте было абсолютно ясно: она опять совершила ту же самую непростительную ошибку — позволила себе столь сильно влюбиться в Мэтью Уорнера.
Как может она быть такой дурой? Можно обжечься один раз — это простительно. Но во второй раз, спустя девять лет, наступить на те же самые грабли — это уже вершина глупости. И главное — некого винить, кроме себя.
Получалось, для нее не имеет значения, что он самым подлым образом использовал ее в своих корыстных целях. И сколько бы она ни боролась сама с собой, он все равно оставался для нее тем человеком, в которого она впервые так глубоко и беззаветно влюбилась. И теперь, спустя годы, она по-прежнему была в плену у этого чувства. Становилось ясно: он не просто отец ее ребенка, он нравится ей это или нет — ее единственная большая любовь.
