Мэриан Кайз - Не горюй!
И, короче говоря, к концу вечеринки общий вид стола всегда несколько портили грязные тарелки и бокалы, причем некоторые из них были опрокинуты вместе с содержимым — белым и красным вином, джином с тоником, кофейным ликером или виски. Пятна расползались и перемешивались, образовывая небольшие лужицы вокруг островков соли, которую кто-нибудь из более совестливых (обычно Джеймс) рассыпал по пятну, чтобы уменьшить урон, который могло нанести красное вино.
А я тем временем после двадцать второго коктейля раскачивалась на стуле или сидела на коленях у Джеймса и рассказывала всем, кто хотел слушать, как я его люблю.
И мне ничуть не было стыдно. Во всяком случае, я совсем не была настроена на уборку.
— Ничего страшного, — заикаясь, бормотала я, отмахиваясь от пьяных предложений помочь и рассыпая пепел на миски с едой или на белую рубашку Джеймса. (Обычно на этой стадии я начинала курить, хотя в принципе давно бросила.) — Утром это займет у меня не более десяти минут.
Самое печальное, что в тот момент я сама в это верила.
Каждое утро после вечеринки я спускалась на кухню и всегда медлила перед тем, как открыть дверь. Я представляла себе, что вот открою дверь — а внутри все сверкает и переливается, солнце отражается от полированных поверхностей, все тарелки, чашки и миски сияют чистотой и убраны туда, куда нужно.
Но вместо этого я с трудом пробиралась сквозь хаос, пытаясь отыскать хоть один целый стакан, чтобы запить пару таблеток аспирина, в которых я остро нуждалась.
Кстати, пока мы говорим о вечеринках, мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
Почему во время вечеринок кто-нибудь обязательно отрывает от бутылок бумажные этикетки и утром выясняется, что весь стол покрыт липкими обрывками?
Почему гости всегда используют тарелки в качестве пепельниц?
Почему в конце вечера по крайней мере один человек скажет:
— А что будет, если смешать «Дюбонне» с пивом?
Или:
— Что случится, если я подожгу виски в своем стакане?
И обязательно проводит этот эксперимент.
Просто чтобы вы знали, сообщу, что вино свертывается в пиве самым противным образом, а виски воспламеняется подобно нефтяной скважине и покрывает сажей потолок в столовой.
Ну вот. теперь вы в курсе дела.
Никому не советую проводить такие эксперименты. Если же вам неймется, делайте это не в своем доме: пусть кто-нибудь другой лезет на стремянку и ликвидирует следы вашего безобразия.
Надо отдать справедливость Джеймсу (хотя с какой радости?), он всегда помогал мне по дому, особенно если это касалось уборки после гостей. Он никогда не напивался так, как я, так что был в приличном состоянии утром и мог принести все, что осталось на столе, в кухню, чтобы хотя бы столовая была в приличном виде. Если не считать следов от виски на потолке.
Да, и еще я не понимаю, почему по утрам на диване в гостиной всегда обнаруживалась парочка небритых, растерзанных, страдающих от похмелья тел. От них было трудней избавиться, чем от пятен на потолке или следов от сигарет на ковре. Они до середины дня валялись на диване, стеная и требуя чай и парацетамол и утверждая, что их вырвет, если они пошевелятся.
Ну вот, я опять за свое! Я хочу сказать, оттягиваю принятие решения. Готова делать все, что угодно, только не то, что требуется.
Но заставить себя думать о практической стороне моего разрыва с Джеймсом — все равно что вынудить себя смотреть прямо на солнце в безоблачный день. От того и от другого на глазах слезы.
Наверное, лучше подумать об опеке. Хотя в чем тут проблема? Джеймс не выказал ни малейшего интереса к ребенку. К тому же именно он являлся прелюбодеем. Так что он кругом виноват, и можно не сомневаться, что Кейт отдадут под мою опеку.
Мне бы радоваться, но я даже не почувствовала облегчения.
Никакая это не победа.
Я хотела, чтобы Джеймс заботился о ребенке. Я хотела, чтобы у моей дочки был отец. Я бы предпочла, чтобы Джеймс потащил меня в суд и пытался бы очернить меня, называя лесбиянкой, или развратницей, или еще как-то. Потому что его попытка получить опеку над дочерью показала бы, что она ему небезразлична.
Я крепко прижала к себе Кейт. Я чувствовала себя виноватой перед ней. Потому что как-то, где-то, сама того не зная, я все испортила, и из-за этого бедняжка Кейт, безвинное маленькое существо, должна будет обходиться без отца.
Я просто не могла понять Джеймса. Неужели ему не любопытно хотя бы взглянуть на свою дочь? А может быть, дело в том, что она девочка? Если бы родился мальчик, не попытался бы Джеймс наладить со мной отношения? Кто знает…
И что насчет квартиры?
Мы покупали ее вместе, она записана на нас обоих. Так как нам ее делить? Продать и поделить деньги? Мне выкупить его долю и жить там с Кейт? Или продать мою долю Джеймсу и позволить ему жить там с Дениз? — Ни за что!
Что бы ни случилось, я не позволю Джеймсу поселиться с другой женщиной в созданном мною доме. Я лучше сожгу его дотла!
Ну, может, не дотла. Я не имею ничего против людей, которые живут двумя этажами ниже. Почему они должны лишиться дома, если мой муж решил завести себе любовницу? Но позволить Джеймсу поселиться с этой любовницей в нашей квартире… Только через мой труп.
Знаете, я часто слышала от людей эту фразу и всегда думала, что они перебарщивают, что работают на публику. Я и сама повторяла ее тысячу раз, но только сейчас действительно имела это в виду.
Только через мой труп Джеймс поселит Дениз в моем доме!
А как быть с деньгами? Каким образом я исхитрюсь содержать Кейт и себя на свою зарплату?
Я даже толком не представляла, сколько я зарабатывала: Знала только, что очень мало в сравнении с Джеймсом. Что после свадьбы мы жили в основном на его деньги.
Значит, теперь я буду очень бедной…
У меня было такое ощущение, будто я вышла на балкон и внезапно обнаружила, что у меня нет почвы под ногами. Только огромное, бесконечное, пустое пространство, куда я могу упасть.
Мысль оказаться без денег привела меня в ужас. Она меня унижала. Я казалась себе безликим существом, барахтающимся в огромной враждебной вселенной, где не было ничего, за что бы я могла ухватиться. Как ни противно признаться, я чувствовала себя абсолютно ничтожной без мужа и его зарплаты.
Я ненавидела себя за это чувство незащищенности и зависимости. Я должна быть сильной, независимой женщиной девяностых годов! Одной из тех, кто имеет собственные взгляды, ходит в одиночку в кино, заботится об окружающей среде, умеет сменить предохранитель, ходит на занятия ароматерапии, разводит в саду лекарственные растения и не нуждается в мужчине для поддержания самоуважения.
Однако я такой не была, это очевидно. Хотя очень хотелось бы. А может, я еще стану такой? Похоже, у меня нет выбора: меня поставили перед свершившимся фактом.
Но в тот момент я была скорее женщиной из далеких пятидесятых. Меня вполне устраивала роль домашней хозяйки, муж которой зарабатывает на жизнь для обоих. А если муж к тому же не отказывается от части домашних обязанностей, принося в дом львиную долю денег, тем лучше.
Как мы с Джеймсом поделим деньги с нашего общего банковского счета? Это же немыслимо! Все равно что пытаться разделить сиамских близнецов. Я была почти готова отказаться от своей доли денег на банковском счете, только бы не ввязываться в дрязги. Единственное, что меня останавливало, так это мысль, что Джеймс потратит эти деньги на Дениз. Будет покупать ей цветы, билеты в театр, красивое белье… Я просто не могла позволить ему делать это на мои деньги. Принципиально!
Кроме того, вчера я видела в магазине очень миленькие туфли, и мне хотелось их купить. У меня вообще на данный момент не было доступа ни к каким деньгам. Значит, мне следует потребовать те деньги, что находятся в Англии. Как бы противно это ни было.
От всех этих мыслей у меня голова пошла кругом — примерно так же, как когда мама начала разговор про Шер и Айка.
Я не представляла себе в тот теплый апрельский день три года назад, когда я выходила замуж за Джеймса, что наш брак закончится так печально. Что сердце мое будет разбито и мне придется спорить с ним насчет денег и имущества.
Я тогда думала, что любовь и страсть будут для нас главным в жизни и никогда не уступят место привычке. Я поклялась себе, что никогда не наступит день, когда я войду в комнату и, не глядя на Джеймса, скажу:
— Там плитка в ванной осыпается. Взглянул бы. — Или, бегло посмотрев на него, промолвлю: — Надеюсь, ты не собираешься идти к Рейнолдсам в этом свитере?
Еще я давала себе слово, что никогда не превращусь в женщину, которая доедает за детьми все, что осталось на тарелках.
И еще я не собиралась называть Джеймса папой. Не в том смысле «детка, не трогай бритву, она папина», хотя и это мне не слишком нравилось. Нет, в смысле «будешь есть мороженое, папа?». Как будто ты и твой муж перестали быть самостоятельными личностями, а существовали только как родители. Твой любимый — уже не твой любимый, он просто еще один родитель твоих детей.
