Адель Паркс - Мужей много не бывает
Я хотела того же. Наполненной смыслом, значимой и нужной жизни.
Я не умела писать пьесы, так что сделала лучшее, что смогла придумать: купила свадебное платье от Веры Вонг и устроила прием в шикарном лондонском отеле. Не смейтесь. Для меня это было начало. Горе не прибавляет здравого смысла.
Это неправда, что большую свадьбу необходимо планировать и готовить несколько лет. В моем случае это заняло ровно четыре месяца, одну неделю и два дня. Конечно, новообретенный статус невесты Филипа позволял мне преодолевать все препоны с помощью его денег. И арфист, и священник, и представители фирмы, занимающейся свадебным столом, стали настаивать на том, что не принимают заказы, когда до торжества остается так мало времени, но я предложила им вознаграждение, превышающее их расценки, — а в случае со священником пожертвовала в фонд церкви значительную сумму, — и все чудесным образом уладилось. На мне было сногсшибательно простое и просто сногсшибательное платье, туфли от Джимми Чу и нижнее белье «Агент Провокатор». Моими волосами занимался один из лучших лондонских стилистов. Это было совсем не похоже на поспешную и жалкую роспись со Стиви.
— Последнее, что я слышала о Стиви, — это что он вернулся в Абердин. Черт возьми, я не думала, что он когда-нибудь объявится у меня на пороге. Или, что еще хуже, на пороге у моей подруги. И что мне теперь со всем этим делать?
— Интересно, что сам Стиви будет со всем этим делать? — размышляет вслух Амели.
— О господи!
Весь ужас сложившегося положения наваливается на меня. Мне становится настолько плохо, что я боюсь, что меня вырвет. Не исключено, что Лаура, одна из двух моих лучших подруг, спит с моим мужем. Одним из двух моих мужей. Вот как.
— Скорее всего, она начнет рассказывать ему про тебя, — говорит Амели. — Интересно, что он на это скажет. Может быть: «Мир тесен. Забавно. Знаешь, твоя подруга — это моя жена».
В голове у меня все мешается, и я почти не улавливаю сарказма в голосе Амели. Но только почти. Я стараюсь сосредоточиться.
— Нет. Все будет нормально. Она назовет меня Белла.
— Ну да, — настороженно отвечает Амели. — Это ведь, в конце концов, твое имя.
— Тогда меня звали иначе: Белинда. Это поможет мне выиграть время.
— Ты поменяла имя?
— Имя Белинда мне никогда не нравилось, оно такое… — Я не знаю, как закончить фразу.
— Значит, Белла — это всего лишь прозвище?
— Нет. Я официально переменила имя. Теперь меня зовут Белла.
— Господи, ты действительно полна сюрпризов. Я всегда думала, что ты из тех людей, кому трудно сохранить в секрете даже содержимое рождественского чулка, и вот пожалуйста — ты оказалась специалистом в сфере сокрытия сведений о себе. Жаль, Бен не дожил. Он был бы в восторге.
А я, со своей стороны, совсем не в восторге. Кажется, я сейчас расплачусь.
16. РАЗВЕ ЭТО СТРАННО?
ЛаураВторник, 25 мая 2004 года
После краха, постигшего мою супружескую жизнь, я нередко, просыпаясь утром, задумываюсь о том, зачем вообще люди живут в Лондоне. У меня в этом вопросе нет выбора. Я живу в Лондоне, потому что Эдди необходимо хоть изредка видеться с отцом, а если я перееду, их встречи гарантированно уйдут в небытие. Когда бы я задалась целью совсем возненавидеть Оскара, я легко смогла бы возложить на него вину за всю неустроенность моей жизни. Среди очевидных неудобств можно назвать постоянную нехватку денег, отсутствие приличной карьеры и крайне низкую самооценку. Иногда я провожу целые часы, занимаясь поиском связей между недостатками Оскара и перегруженностью лондонского метро, отсутствием в Лондоне уединенных скверов (и даже свободных от собачьего дерьма парков), высокой платой за детский сад и квартиру и непомерным муниципальным налогом.
Но иногда у меня наступает просветление, и я вспоминаю, что многое в этом городе приводит меня в восторг и что половину детства я провела мечтая о том, как буду жить здесь. Я никогда не связываю Оскара с привлекательными аспектами городской жизни.
Мне нравится, что в Лондоне в любое время дня и ночи можно купить хлеб — и при этом выбрать между ржаным хлебом, хлебом с корицей, хлебом из дробленых злаков, немецким хлебом «пумперникель», хлебом для панини и хлебом для брускетте. Мне нравится, что Эдди растет в окружении людей разных национальностей и культурных традиций. Он никогда не будет думать о ком-нибудь, что он «другой» или «странный». Мне нравится, что в этом городе всегда есть куда пойти и чем заняться и что почти во всех музеях не берут плату за вход.
Я неизменно испытываю вспышку отвращения к лондонской жизни, когда стою на платформе и дожидаюсь дорогого, переполненного и уже опаздывающего поезда, который должен доставить меня в Шепардс-Буш на работу. Всегда, но не сегодня. Сегодня, отправившись, как обычно, на работу, к своему удивлению, я совершенно не чувствую ненависти к распираемым людьми подземельям метро. Я вежливо отступаю назад, даю людям возможность выйти из поезда и только потом бросаюсь вперед в стремлении оккупировать пусть не сиденье, но хотя бы кусочек пола в вагоне. Я улыбаюсь… всем подряд. Меня даже не беспокоит, что никто не улыбается в ответ.
Я приезжаю на работу еще до девяти часов. Против обыкновения, я не злюсь, когда вижу, что Салли, моя сменщица, в который раз оставила мне всю бумажную работу. Я не теряю спокойствия, даже когда обнаруживаю, что она записала двух первых пациентов на одно и то же время и они теперь с возмущением смотрят на меня. Всю первую половину дня я работаю с беспрецедентной эффективностью и доброжелательностью, а когда подходит время ленча, вместо того, чтобы уныло жевать извлеченный из шкафа — а до этого принесенный из дома — сандвич с ветчиной, я решаю пойти на улицу подышать свежим воздухом. Может быть, я даже побалую себя и съем сандвич в маленьком итальянском кафе на углу, которое называется «Кафе Бьянки».
Шепардс-Буш словно охвачен броуновским движением. В нем участвует одна монахиня, целая бригада рабочих-строителей, несколько пожилых пар и матерей с колясками, парочка пижонов и средних размеров стадо вышедших покурить офисных работников. Меня до глубины души поражает, как велик мир. Конечно, все это каждый день мельтешит перед глазами, но я будто только что заметила, что все люди вокруг живут своей жизнью. И никто из них не имеет никакого отношения ни к Оскару, ни к моей сердечной ране. Мысль бьет меня по голове, словно упавший с крыши кирпич, но, странным образом, от нее мне становится легче. Оказывается, Оскар и мое разбитое сердце — это еще не вся вселенная.
