Татьяна Туринская - Арифметика подлости
– Геннадий Алексеич, – взмолилась Маринка. – Давайте уже хватит, а? Я вторую сетку не потяну.
Ее мольба означала конец спектакля. А жаль. Здорово он с мячами придумал.
Пока она упражнялась наверху, Гена с тщательно скрываемым удовольствием наслаждался видом снизу. Правда, Казанцева была в очень длинном платье, но к бесконечной радости, не в узком. Широкая расклешенная юбка при каждом движении вздымалась легкими волнами, на мгновение обнажая восхитительное зрелище, и сразу же снова облепляла ноги.
Эта малодоступная глазам красота волновала куда больше, чем студентки в спортивных шортиках или мини-юбках, где, собственно говоря, и скрывать-то уже нечего, все прелести на виду. Так не хотелось прекращать этот спектакль, так не хотелось останавливать его. Однако совесть надо иметь: работка действительно не женская. Надо бы чего полегче придумать.
Но и соглашаться так просто… Пусть еще постоит: приятно держать ее в заложницах, испытывая обманчивое чувство всемогущества. Хотя на самом деле он ничего не может предпринять, как бы ему того ни хотелось. У него есть Оленька, его верный, судя по всему, выбор.
– А кто же разложит эти мячи? Я, что ли?
– Геннадий Алексеич, миленький, ну пожалуйста! Не могу больше, мне страшно! Давайте, я их лучше в другой раз…
Не «миленький», не «пожалуйста» – волшебной оказалась фраза «в другой раз». Да, правильно: в следующий раз! Умница.
Пусть будет следующий раз! Она сама предложила. Значит, совсем необязательно «досматривать спектакль» до конца. Быть может, у него еще будет такая возможность. Обязательно будет. А потом будет как минимум еще два «следующих раза» – за прыжки в высоту и нормы ГТО.
– Ну, хорошо, – «смилостивился» Кеба. – Пусть будет в другой раз. Слезай.
Никогда еще он не испытывал такого возбуждения! Даже в шестнадцать лет, когда для возбуждения хватало, образно говоря, порыва ветра. Даже Оленька с ее высокими достижениями в постельных науках ни разу не заставила так желать себя. Хотя она-то, казалось бы, и мертвого разбудит.
Маринка спускалась медленно, с опаской. Осторожно нащупывала ступней перекладину лестницы, не замечая, или замечая с существенным опозданием, что юбка зацепилась за верхнюю ступеньку. Но острее всего были моменты, когда она смущенно одергивала юбку, и та медленно-медленно струилась сверху вниз, послушно облизывая ее ноги тонкой тканью.
Странное дело – возбуждало не обнажение, а прикрывание. Только что ты видел совершенные по форме ноги, а в следующий момент они прятались под легким флером шелка – или из чего там сделана ее юбка? Но ты еще прекрасно помнишь эти ноги. И не только ноги – беленькая полосочка чисто символических трусиков и то, что они должны были бы скрывать – ты тоже помнишь. Ты знаешь, как они выглядят, но уже не видишь их. Но знаешь. И это знание…
А еще – ожидание, когда в следующий раз ты снова все это увидишь. Знаешь, что непременно увидишь, и ждешь. Знаешь, что именно увидишь, и все равно ждешь: вот сейчас, еще мгновенье… А потом еще мгновенье – и всё снова оказывается под флером ткани. Под чисто условным флером.
Когда она добралась до предпоследней ступеньки, сделала неожиданный кульбит, и Кеба едва сдержал стон блаженства. До этого она спускалась, как нормальные люди – лицом к лестнице. А тут вдруг по каким-то соображениям решила попробовать другой способ: спиной к лестнице, лицом к подстраховщику. Видимо, чтоб не оказаться в последний момент «к лесу задом». То есть к Кебе. Юбка распахнулась колоколом, зацепившись за его голову, и он нежданно-негаданно уткнулся носом в эти самые белые трусики, которые и трусиками-то не назовешь.
Маринка ахнула, резко дернув платье и одновременно соскакивая на пол. Однако места для маневра не оставалось – впереди Кеба, сзади лестница. Подол повис на последней перекладине, обнажив аппетитную, едва прикрытую стрингами попку.
Они стояли так целую вечность. Маринка не замечала, что задняя часть юбки, мягко говоря, находится не на месте. Или замечала, но было наплевать на это? Докапываться до истины не хотелось. Куда приятнее просто держать ее в объятиях – одна рука прокралась под ткань и застыла на талии, другая покоилась на трусиках, но они не мешали – напротив, придавали пикантности и даже трепетности.
Гена ощущал под руками ее горячую кожу, и волна возбуждения, не покидавшая его с момента появления Казанцевой на пороге, достигла апогея. До этого ему еще как-то удавалось подавить желание, по крайней мере, не позволить ему полностью овладеть сознанием. Теперь же, когда Маринка затаилась в его руках, дыша прерывисто, точно так же, как он сам, желая близости, Кеба совсем потерял голову.
Забылась Ольга. Забылось, что он не дома, а на работе. Что двери каморки не только не заперты на ключ, а и вовсе распахнуты настежь.
Была только она. Гена притянул ее к себе, прижался пахом к Маринкиному животу. Как жаль, что юбка задралась только сзади, и он не может прижаться к голому ее телу. Но ткань совсем тоненькая, что ее можно не брать в расчет. Можно, конечно, самому задрать подол, но как оторвать от нее руки, как?
В этот миг ему даже не было необходимости обладать Маринкой в полном смысле слова – достаточно было прижиматься к ней через ткань ее платья и своих тренировочных брюк. Казалось, стоит ей шевельнуться – и он, как мальчишка, опозорится, «сдуется» от одного прикосновения женской юбки.
Она застыла, как изваяние, не смея шелохнуться. Даже дыхание затаила. Чувствовала, как уперлось в живот нечто большое и твердое, чувствовала горячие руки на обнаженном теле, и даже не удивлялась – как же так, когда посмел залезть под юбку? От несусветного, животного влечения распирало даже горло, не говоря о других, более предназначенных для этого органах.
Впервые в жизни Марина почувствовала настолько непреодолимое влечение. Правда, большим опытом в делах амурных похвастать не могла: кроме Арнольдика, сравнивать Кебу было решительно не с кем. Но, если Арнольдика она любила, и с удовольствием отдавалась ему именно по причине неземной своей любви, в данном случае о любви и речи не было – одна сплошная животная страсть.
Да и какая любовь? К кому? Это же Кеба, переходный красный вымпел. Преподаватель физической культуры. Культуры, между прочим, а не техники секса!
Мало того, что преподаватель. Мало того, что наслышана была Марина о его сексуальной неразборчивости. Так ведь еще и Ольгин жених! Вот ведь подлец, вот ведь мерзавец! В одно мгновенье подтвердились все многочисленные сплетни о кобелятской сущности физрука. Вспомнились Ольгины слова:
– Но ведь тебя-то он не трахнул? Значит, не всех!
