Елена Смехова - Пролетая над Вселенной

Совсем позабыла о собственных провалах и неудачах. Не хотелось думать ни о Москве, ни о семье, а тем более об ошибках и просчетах. Не хотелось и все тут! Каждый день доставлял новые впечатления. Я чувствовала себя упругой тетивой: только тронь – натянусь, завибрирую и выпущу звонкую стрелу! На этой романтической волне мне стали оказывать настойчивые знаки внимания сразу двое: второкурсник Миша Либерман и походный доктор Лапонецкий.

Мишка учился на альтиста. Он был высоким, узколицым и светлоглазым. С длинными нервными пальцами. В общем, вполне в моем вкусе. Правда, первую неделю, проведенную бок о бок, всерьез я его не воспринимала. Честнее сказать, не предполагала, что могу вызвать у него хоть какой-то интерес. Странно-отрешенным казался он мне. Обреченно-неземным.

Девочек в нашей группе было немного. Мальчишки-студенты ухаживали изо всех сил, как умели. Угощали дефицитными сластями, делились сигаретами, старались освободить от любых тяжестей. И повсюду безропотно перетаскивали за нами громоздкую аппаратуру – так называемые «условно переносные» магнитофоны «Романтик» – самый ценный груз в арсенале нашей экспедиции.

То было время свободы и открытий после душного глухого затворничества. Я находилась в состоянии непреходящего восторга.

Однажды, напитанная животворными мелодиями глубинки, я запела, не стесняясь присутствующих музыкантов:

Ой, то не вечер, то не вечер…Мне малым-мало спалось…

От полноты эмоций вдруг распелась так, что остальные примолкли под напором моего неожиданно сильно зазвучавшего голоса:

Мне малым-мало спало-о-о-ось,Ой, да во сне привиделось…

Внезапно я поймала распахнутый Мишкин взгляд. Он был полон неподдельной нежности и восхищения. Так на меня еще никто не смотрел! Сердце дернулось, подпрыгнуло и судорожно забилось.

В ту ночь нам выпало вместе дежурить. До самого рассвета просидели вдвоем под звездным небом, в обнимку, около мерцающего костра, накрывшись одной телогрейкой. Я испытывала восторг от близости красивого юноши, от шального воздуха свободы, от раздолья и дурманящих перемен. Весь лагерь спал, и лишь вездесущий доктор выходил покурить из своей палатки и каждый раз издали, не подходя к костровищу, злобно косился в нашу сторону.

Доктор Лапонецкий был невысоким, коренастым брюнетом. На его тусклом лице заметно выделялись крупный нос и мясистые губы. Глубоко посаженные темные глаза прозорливо буравили каждого, с кем он общался. Несмотря на непрезентабельную внешность, держался доктор чрезвычайно самонадеянно, а временами нагловато. Некоторым неискушенным особам такие манеры казались привлекательными. Вальяжность поведения обезоруживала. Все особи женского пола были охвачены вниманием Лапонецкого. К каждой у него находился свой подход. Я же старательно его избегала. Не внушал мне доктор этот ни симпатии, ни доверия. Его подходы казались слишком примитивными, даже пошлыми. Мое отношение злило доктора Лапонецкого. И чем ретивее я сторонилась его, тем больше нервировала.

Однако для экстремальных условий, в которых мы существовали, доктор был незаменимым человеком. Раз восемь на дню к нему обращались по всевозможным поводам. Советы давал он лихо, безапелляционно, не задумываясь. Лечил тоже. Все болезни. Одним универсальным средством. Под названием «перманганат калия». А попросту говоря, марганцовкой.

Отравление? Прочистить желудок слабо-розовым раствором! Рана? Промыть рану раствором поярче. Укус насекомого? Приложить к зудящему месту смоченный в марганцовке тампон! Возникли язвочки во рту? Малинового цвета концентратом полоскать полость рта. А при саднящем горле – и его! Полоскать! Раствором! Марганцовки!

Меня отводило от него довольно долго: ни разу не случилось прибегнуть ни к совету, ни к медицинской помощи даже. И только ближе к концу нашей экспедиции неумолимая судьба всё же столкнула меня с этим самым доктором.

Я сильно простыла и лежала в палатке расстроенная, кашляющая и одинокая. Вся наша команда отправилась по партизанской тропе в ближайшую деревню. На поиски оставшихся в живых партизан. Таково было обязательное предписание парторга консерватории. Пляски – плясками, песни – песнями, а без «галочки» по патриотическому воспитанию студентов-практиков не утверждался ни один поход.

Поэтому вся группа организованно двинулась в неблизкий путь. Мишка тоже ушел, хотя я очень просила его остаться со мной. Но он даже не попытался отпроситься у начальника экспедиции! Дабы «не казаться дезертиром, прикрывающимся благими помыслами». Струсил, одним словом. Побоялся, наверное, неприятностей по комсомольской линии. Или постеснялся продемонстрировать всем свое небезразличие ко мне? В общем, бессовестно меня покинул. Можно сказать, бросил на произвол судьбы.

Кажется, я печально дремала, как вдруг почувствовала сначала осторожное колыхание полога, а через секунду чужеродные руки прямо на своем теле. Вздрогнув, резко проснулась. Доктор Лапонецкий, бесцеремонно забравшийся в палатку, пытался бесшумно расстегнуть «молнию» в верхней части моего спортивного костюма.

– Не волнуйся, Сашка, – успокоил меня проникновенным шепотком, – ты вся вспотела, а это ведет к переохлаждению. Я собираюсь тебя переодеть в сухую одежду.

– Как вы здесь? Все ведь давно ушли!

– Я вернулся только ради тебя! Ну, не мог оставить тяжелобольную без пристального медицинского внимания…

Не скажу, что это меня обрадовало. Наоборот.

– Спасибо, – прохрипела еле-еле, – но я не нуждаюсь в пристальном вашем внимании. Даже медицинском.

– Ошибаешься, зайка, я несу за каждого личную ответственность. Мне необходимо тебя прослушать, нет ли хрипов в легких. Так что без перкуссии и аускультации нам не обойтись!

Медицинская терминология убедила меня обнажить и подставить спину для этой… этих… ну, прослушиваний и простукиваний.

– Так, тут хорошо, теперь повертывайся грудкой…

– Что? Зачем? Это обязательно?

– Я доктор, Саша, давай, не глупи и не стесняйся.

– И не думаю стесняться, – бесстрашно поворачиваюсь, как он просит.

– Так, хорошо, – удовлетворенно шепчет Лапонецкий, прикладывая холодный фонендоскоп к моей груди, – хрипов нет. В легких все чисто. А температурка опять поднимается, температурку мы сейчас будем сбивать, – и достает откуда-то бутылку водки.

– Что, марганцовка закончилась? – вяло иронизирую я.

– Буду тебя растирать. Это – самое лучшее жаропонижающее. Раздевайся, зайка, давай помогу. Все ушли, бросили зайку, один добрый доктор остался, добрый доктор вылечит зайку, зайка будет здоров… Закрой глазки. Не дрожи… Расслабься. Вот так, так… Сейчас нам будет хорошо… очень хорошо…