Ольга Арсентьева - Влюбленный Дед Мороз
— Идите, Татьяна, — мягко сказала Лилия, — вам тоже нужно подготовиться к вечеру.
И секретарша, вздохнув, ушла.
Дворник ушел еще раньше ее.
* * *Оставшись одна, Лилия достала список дел на сегодня и вычеркнула из него пункты «уборка» и «елка». Обвела жирным кружком пункт «угощение» и задумалась. Он говорил на прощание что-то вроде «ни о чем не беспокойтесь»… или не говорил?
«Склероз у меня, что ли», — встревожилась Лилия.
Ну-ка вспомним студенческий курс физиологии головного мозга и высшей нервной деятельности: в каком возрасте может начаться склероз?
В твоем уж точно может, ядовито хихикнула память, услужливо пролистав перед внутренним взором страницы старого учебника. Лилия вспомнила даже, что учебник был библиотечный, сильно потрепанный, с чернильной кляксой на титульном листе и с грязным ругательством на латыни на семнадцатой странице.
Да, это оно, печально подумала Лилия. Помню то, что было тридцать лет назад, и не помню того, что было вчера.
Сие, впрочем, неудивительно. Вчера столько всего произошло… Кое-какие детали запросто могли бы и ускользнуть от внимания. Плюс необычная и интересная во всех отношениях, но совершенно бессонная ночь.
Лилия сняла с себя голубое облачение и аккуратно повесила его в шкаф.
Будем считать, что он это сказал, решила она. И не будем ни о чем беспокоиться. Будем отдыхать.
Нам не помешает отдохнуть часок-другой. Потому что нынешней ночью нам снова не придется спать.
* * *Вытянувшись на жесткой кушетке, более пригодной для занятий психоанализом, нежели для отдыха, Лилия смежила веки и приготовилась смотреть сны. Была у нее такая редкая, счастливая особенность — она засыпала сразу, в любой обстановке и при любых обстоятельствах, и во сне видела только хорошее. Ну, или не видела вообще ничего — что тоже неплохо.
Но сегодня сон к Лилии не шел. Вместо него всплывали воспоминания… — но не о вчерашнем дне и вчерашней ночи, что было бы естественно, а о прошлом. О близком, дальнем и совсем отдаленном, студенческих времен. О мужчинах, которые были в Лилиной жизни.
И трое Лилиных законных мужей, и десяток прочих мужчин, с которыми Лилия не связывала себя узами брака, вспомнились ей сейчас.
«Нет у меня никакого склероза», — обрадовалась Лилия. Но тут же и нахмурилась — чего это они все явились? Причем именно сейчас, когда она встретила мужчину, не похожего ни на одного из них?
«Хотите об этом поговорить?» — радостно встрепенулся ее внутренний психотерапевт.
Вот еще, презрительно усмехнулась Лилия. Это был вопрос риторический. «Я вспоминаю их, потому что сравниваю с ним. Потому что он отличается от них так же, как…»
«Мерседес» от «Запорожца», — подхватил психотерапевт, — или что-то в этом роде. Ты об этом уже говорила… то есть думала».
«Да, — с некоторым вызовом согласилась Лилия. — Говорила. Думала. И теперь думаю. И что с того?»
«А то, что тебе рано делать выводы. У тебя недостает кое-какой информации. Можно сказать, очень важной информации».
«А, ты об этом…»
«Об этом, об этом, о чем же еще…»
Лилия беспокойно заворочалась на кушетке.
Будучи личностью сильной и властной, она оставалась таковой и в отношениях с мужчинами. И в нежной, романтической сфере она, не спрашиваясь, брала на себя ведущую роль.
Впрочем, и мужчины ей попадались (или она сама выбирала таких) из тех, кто охотно ей подчинялся. Кто с радостью уступал ей инициативу — не только в любви, но и в организации совместной жизни вообще. В еде. В покупках. В зарабатывании денег.
И так было всегда. С самого первого серьезного романа, когда ей было восемнадцать, а ее избраннику двадцать три, и он уже окончил инженерно-строительный институт и даже устроился на работу, и все равно слушался ее и плясал под ее дудку, до последнего, с тихим и трепетным виолончелистом, которого она бросила через месяц после знакомства и который, как говорят, от огорчения сочинил трогательную сонату для струнного квартета и уехал на год в Америку.
Так было всегда. Но так совершенно не могло быть с ее новым знакомцем. Только не с ним.
Лилия наедине с собой охотно призналась бы в том, что ей, как и всякому человеку, свойственно ошибаться. Даже в профессиональной области, в оценке и характеристике других людей. Но в случае с Александром Васильевичем Соболевым никакой ошибки быть не могло.
Он отличался от всех когда-либо близких ей мужчин не тем, что был новогодним волшебником и чудотворцем, а тем, что никому и никогда не позволял управлять собой и брать над собой верх. Он был по натуре лидер. Он был, если хотите, вождь. Он был настоящий мужчина.
Иными словами, тот, с кем Лилии, как женщине, никогда еще не приходилось иметь дела.
* * *Тут Лилия явственно увидела его перед собой. И обрадовалась — все-таки к ней пришел сон, причем сон, как и положено, приятный. Весьма приятный. Волнующий. Многообещающий. Кроме того, во сне не существовали и те немногие условности, которых Лилия считала нужным придерживаться. Во сне она была совершенно свободна.
И все же что-то мешало ей подняться, подойти к нему и положить руки ему на плечи. Коснуться его губ первым, легким, но жгучим поцелуем. Неторопливо развязать его лионский галстук.
Лилия ощутила знакомое со вчерашнего дня электрическое покалывание в кончиках пальцев. Но не тронулась с места. Наоборот, выпростав из-под головы полную белую руку, стыдливо поправила сползший к ногам плед.
Александр Васильевич уселся в кресло напротив нее.
Опять, как вчера, будем разговоры разговаривать, разочарованно подумала Лилия.
И не ошиблась.
— Теперь я знаю все о ваших подопечных, — улыбнувшись, сообщил Александр Васильевич, — но по-прежнему мало знаю о вас. Рассказывайте.
— Что рассказывать? — вздохнув и удивляясь собственному смирению, спросила Лилия. — Биографию?
— Почему нет, можно и биографию. Начните с раннего детства. С родителей.
— Мой папа был из поволжских немцев, а мама — с западной Украины, — послушно начала Лилия.
Александр Васильевич слушал очень внимательно, не перебивая. Лилия чувствовала, что ему действительно интересно, и ее речь текла свободно и плавно. О некоторых вещах она ни за что не стала бы рассказывать ему наяву; во сне же это получалось удивительно просто и легко.
У каждого из нас есть воспоминания, о которых мы предпочитаем не рассказывать, и не потому, что в них содержится что-то особенно плохое, стыдное или унижающее нас, а потому… ну, просто потому, что это никого, кроме нас, не касается. Это не «скелеты в шкафу», которые мы вынуждены прятать, чтобы окружающие не стали думать о нас хуже, и не чужие, случайно узнанные или сознательно доверенные нам тайны; это мелочи, как правило, ничего не значащие пустяки, маленькие невинные пристрастия, шалости.
