Татьяна Тронина - Роман с куклой
– Ты к Бобровым вечером пойдешь? – вполголоса спросил Макс.
– Нет, – не сразу ответил Митя.
– Ну и дурак… Неужели какому-то глупому гаданию поверил?
– Гадание тут ни при чем, – сухо отрезал Митя. – Я просто не хочу навязываться.
– Господи, да кому ты там навязываешься, кому?..
– Ей. Соне. Я не из тех, кто за богатым приданым гоняется.
– Да никто тебя в этом не подозревает! Есть невесты и побогаче… А я пойду. Мисс Вернель меня очень просила. Я ее партнер по крокету.
– Она же достаточно пожилая женщина… – пожал плечами Митя.
– Сам ты… Ей всего тридцать.
– Всего!
– Слушай, если ты еще о ней хоть слово…
Митя посмотрел на товарища с ненавистью, но потом опомнился:
– Прости. Я не в себе.
– Да вижу уж, что не в себе… – вздохнул Макс и снова уткнулся в газету.
Митя некоторое время сидел, откинувшись в кресле, а потом встал и вышел со двора, не сказав никому ни слова. Его тоже ни о чем не спросили – жаркое солнце разморило всех, заунывные песни Алмазова лишали воли. Ноги сами несли Митю – скоро он обнаружил, что находится возле станции.
Несколько крестьян в запряженных двуколках уныло дремали в ожидании поезда из Москвы – они подвозили приезжающих до их дач.
На небольшой эстраде играл оркестр, состоявший из местной пожарной команды – они бойко исполняли марши, развлекая публику, сидевшую в открытом буфете в ожидании поезда. Митя сел за свободный столик, попросил у официанта лимонаду.
Рядом шумело большое семейство – мать, дети, количеством не менее семи, няньки, бонна, горничная, какие-то старухи. Митя взял свой стакан с лимонадом и огляделся в поисках более спокойного места. И вдруг все в нем похолодело, несмотря на жаркий день – возле деревянных перил, в самой глубине павильона, сидели за столиком мисс Вернель и Соня.
И в то самое мгновение, когда Митя увидел ее, Соня тоже подняла глаза.
Делать вид, что он не заметил их, было неудобно, и поэтому Митя решительным шагом приблизился к их столику.
– Соня…
– Господи, Митя! Это вы! А мы уезжаем… – испуганно улыбаясь, сказала девушка.
– Как? – удивился он и, забыв спросить позволения, сел рядом на свободный стул. Мисс Вернель с невозмутимым видом слушала оркестр.
– Папа утром прислал телеграмму… Они с мамой собрались в Швейцарию, хотят взять меня с собой. У мамы всегда семь пятниц на неделе – наверное, только вчера эту поездку придумала.
– Надо же… – растерянно пробормотал Митя.
– Это хорошо, что вы пришли, мы теперь сможем проститься! – улыбнулась Соня. – До свидания, Митя.
– До свидания…
Он смотрел на нее во все глаза, хотя это было верхом неприличия – так бесцеремонно таращиться на девушку. Но он хотел запомнить Соню – такой, какой она была в этот день, словно делал фотографический снимок в своей памяти.
На Соне было светло-серое дорожное платье из чесучи с белым кружевным воротничком, открывавшим длинную шею, с короткими рукавами, отчего руки ее казались тоже еще тоньше и еще длиннее, темно-каштановые волосы, по обыкновению, заплетены в косу, на затылке – большой черный бант.
В начале лета Митя мучился над тем, красива Сонечка Венедиктова или нет, а теперь он вдруг понял, что это не имеет никакого значения.
«Англичанка же ни слова по-русски… – встрепенулся Митя. – Чего же я молчу как дурак?!»
– Митя…
– Соня… – произнесли они одновременно. – Ох, простите, Соня, я перебил вас!
– Ничего, говорите вы…
– Соня, вы бог знает что, наверное, обо мне думаете… Но на самом деле…
– Что, Митя? – ласково спросила она. Ее голос, глуховатый, мягкий, заставлял сердце биться сильнее.
– Вы необыкновенная девушка. Я таких еще не встречал, – собравшись с силами, мужественно продолжил он. – И это ужасно, что вы уезжаете…
– Мы еще встретимся, Митя, – сказала Соня. И это был не вопрос, это было утверждение.
– Да, обязательно! – Митя покосился на англичанку – но та как ни в чем не бывало продолжала слушать оркестр. – В Москве. Или следующим летом, здесь же…
– Да, здесь! – подхватила Соня, и ее глаза заблестели сильнее. У нее были удивительные темно-зеленые глаза – Нина, как-то встретившаяся с Соней, нашла их мрачными, совсем неподходящими для юной девушки, но Митя был категорически не согласен с сестрой. В глазах Сони заключалась тайна – такая, которую за всю жизнь не разгадать. Собственно, и разгадать ее невозможно, да и не нужно – достаточно удивления и восхищения, которые эта тайна вызывает.
Издалека донесся паровозный гудок. Мисс Вернель, вздрогнув, сказала что-то по-английски. Соня быстро ответила ей, потом повернулась к Мите:
– Пора… Передавайте привет вашей сестре и вашему другу, Максу.
Мисс Вернель снова что-то сказала по-английски.
– Мисс Вернель тоже передает привет Максу.
– Да-да, конечно…
Митя, находясь в крайнем смятении и растерянности, проводил Соню с гувернанткой до поезда, помог им сесть в вагон.
Так худо ему еще никогда не было – словно хирургическим ножом без всякого наркоза отрезали большой кусок от души. И, что самое обидное, только сейчас Мите стало понятно, что для него значит эта девушка.
Соня, сидя уже в купе, за толстым мутным стеклом, растерянно улыбнулась.
– Прощайте, Соня, – сказал он, зная, что девушка его не слышит. Потом, повинуясь какому-то внезапному порыву, прижался пальцами к вагонному стеклу, к которому с другой стороны была прислонена ее ладонь.
Раздался гудок, и поезд, тяжело громыхнув, сдвинулся с места. Несколько мгновений Митя шел, не отрывая руки от окна.
Потом постепенно поезд набрал скорость и быстро помчался вперед.
Митя остался на месте, смотря ему вслед – он был в таком состоянии, что не слышал, как за оградой надрывается оркестр.
«Мне все равно, что будет, – неожиданно пришла мысль. – Мне все равно… Что бы ни говорили люди, каких ужасов ни пророчили – я не отступлюсь. И пусть папаша ее хоть трижды богат и знаменит – тоже плевать. Она мне нужна, только она одна, и даже если придется умереть ради этого, я умру. И даже если я буду счастлив всего один лишь день…»
Он вернулся на дачу к сестре.
– Митя, что случилось? – встревожилась Нина. – На тебе лица нет…
– Ничего. Все в порядке. Макс!
– Что?
– Рита Вернель передает тебе привет.
* * *Личико – бледное, словно светящееся изнутри, на скулах – нежнейший матовый румянец, прозрачные глаза – словно живые, темные мягкие кудри…
Ева пыталась сделать своего «Принца» смешным, но тот против ее воли выходил печально-прекрасным. Была, конечно, некая ирония в уголках его губ и издевка – в чрезмерной длине ресниц и чуть вывернутых ноздрях, но не более. Даже наоборот, таким он выглядел еще прекраснее, еще живее.
