Я тебя никому не отдам... - Есения Светлая
Ему бы только схватить этот чертов конверт с заключением да бежать. Но нет же, тут всё очень официально, обслуживание на высшем уровне, выдадут бумаги со всеми почестями, подтверждая свое «громкое» название!
В кабинете приторно-вежливый заведующий расхваливал свой новомодный молекулярно-генетический центр, как кулик — родное болото. На все это Павел кивал, еле сдерживаясь, чтобы не схватить напыщенного мужика за грудки и не спросить о своей проблеме в лоб. Да плевать уже на вашу рекламу, ему результат нужен!
Видимо, что-то такое в лице клиента заведующий все-таки уловил, поэтому быстро завершил монолог, передал бумаги, подал журнал для подписи и позвал яркую помощницу Ниночку, чтобы та проводила уважаемого господина Богородского.
Выйдя из здания, Павел почувствовал такое облегчение, будто вырвался из тюрьмы на свободу. Остановился на крыльце, дрожащими руками разорвал фирменный, с позолотой, конверт со своим личным приговором.
"Результат: 99,9 процентов."
Да! ДА!!! Спасибо, Господи!!!
Серые заснеженные многоэтажки, куцые деревья пустого сквера, желтые пятна автомобильных фар — всё поплыло перед глазами, показалось одним размазанным пятном. И не сразу Павел осознал, что по щекам его текут слезы...
39. Плохие новости
Простуда быстро сдалась, не выдержав напора неутомимой Таисии Петровны. Мать лечила Аню беспощадно, ежечасно, днем и ночью: отпаивала, растирала, грела, обрызгивала святой водой, яро следила за соблюдением постельного режима.
Через несколько дней вернулся голос, практически сошел на нет кашель. Но Аня чувствовала себя обессиленной, выжатой словно лимон. И, хотя и была благодарна матери за заботу, но все равно считала часы до того момента, когда уже можно будет сказать: "Мама, я уезжаю".
Родительница настаивала на том, чтобы Аня отлежалась до конца недели, а та отмалчивалась, не желая обижать мать.
Все решил звонок из города. Позвонили на сотовый мамы, из детского дома.
— Аньк, тут тебя! С детдома вашего звонят, на трубку-то!
Аня схватила телефон дрожащими руками.
— Здравствуйте, ВерПална!
— Здравствуй, Аня! Это не Вера Павловна! Я Тамара Арсентьевна, нянечка из Машиной группы.
— Тамара Арсентьевна? Здравствуйте! А где ВерПална? Что случилось?
— Аня, ты прости меня, что беспокою. Все в порядке у нас, и с Машей все хорошо, не переживай! Я по своему убеждению звоню, Вера Павловна даже не знает!
— Тамара Арсентьевна, не томите!
— Ты пойми меня правильно, Анечка. Я тебе только добра желаю. Но Вера просила не звонить тебе, сама хочет все рассказать. А время-то идет! Машу в семью забирают, да документы уже в дело пошли. Так вот, пока она в больнице лежит, пока еще не удочерили ее — ты успеешь с ней повидаться. А потом уже не по закону будет. Тайной должно быть — где будет девочка и кто новые родители! Ты, Аня, поторопись! Я же знаю, как ты ее любишь! Хоть простишься по-человечески!
— Спасибо, Тамара Арсентьевна! Я приеду.
— Ну что там, Нюр? — мать взволновано прижала руки к груди, заглядывая в лицо побледневшей дочери.
— Машу забирают, мам. Забирают в семью.
— Ох, батюшки! Слава Богу!
— Да. Мам. Наверное…
Аня отбросила одеяло и соскочила с постели. Можно еще успеть на двухчасовой рейс! Нужно только собраться.
Мать бросилась ей помогать. Жалко Нюрку, но так Господь распорядился, значит все это — к лучшему!
****
Впервые Аня не испытывала никакой радости от поездки в город. Унылый зимний пейзаж соответствовал ее настроению. Что ждало ее там, впереди? Наверняка, боль — цепкая, разъедающая душу, не поддающаяся лечению.
Сейчас в сердце — только глухая пустота. Ехать к ребенку, которого практически сама воспитывала почти четыре года, и при этом знать, что возможно сегодня они увидятся в последний раз, знать, что завтра и послезавтра, и в следующий понедельник она не увидит свою любимую Манюню... Что может быть хуже?
Но эту боль, которая уже решила заявить о своих правах, Аня спрячет поглубже. Теперь у ее девочки будет настоящая семья! Нельзя быть грустной, нельзя давать Манюне повод для печали.
Она сможет, она выдержит, она будет весёлой ради ее дорогой и любимой малышки. А все остальное — потом.
40. Прощание
— Ань, ты меня слышишь?! Так нужно, так правильно! Сколько раз тебе отказ приходил? И ведь не поспоришь. Да, ты любишь Машу, но сама не устроена, работа низкооплачиваемая! — заведующая детским домом уже на протяжении получаса уговаривала расстроенную Анечку.
— ВерПална, мама дом на меня переделает!
— Аня, все! Я даже слышать ничего не хочу! Четвертый год, Аня! Четвертый! Я помню, как ты сюда пришла: потерянная, никому не нужная, хоть саму в приют забирай! И ты мне скажешь, она — твоя мать — про Машку не знала? Про твои безуспешные попытки? Я ее, как родительница, возможно, понимаю: она уберечь тебя хотела. Но, как твоя подруга, не одобряю ее черствости! И все это — моя вина, что я допустила такую тесную связь у тебя с воспитанницей. Я надеялась... Да что теперь говорить, на что я надеялась!!! — расстроенная женщина обречённо махнула рукой.
— ВерПална, как же я теперь, без нее? — скулила Анька.
— Поплачь Анютка, поплачь. Ну это наше, бабское — всех жалеть и любить! Так — всю жизнь, девочка моя...
— ВерПална, неужели ничего не предпринять?
— Нет, Аня, еще раз тебе говорю! Нет! По поводу посещения я за тебя попросила. Так что пока Машка восстанавливается, ты можешь ее проведать. Но ты не только себе сердце рвешь расставанием, ей-то тоже тяжко будет! Я не могу, пойми ты меня, даже просить о вашем общении в будущем! Запрещено это. Не могу я рисковать вот этим всем, — женщина обвела рукой вокруг, — ради твоих желаний.
— Я понимаю ВерПална. Я пойду. Что толку говорить. Номер палаты я узнала, схожу, поболтаю с ней, увижусь напоследок. Лишь бы хорошо ей было в этой семье.
— Аня, хорошо ей будет! Я нарушаю, конечно, тайну, но с тобой не могу не поделиться. Маша попадет в свою родную семью.
— Что?!
— Да, Аня. Трагические события семилетней давности. Все сложно у них, но ребенка они искали все время. И, слава Богу, нашли. Так что Манюня будет жить в родной семье!
— Спасибо, ВерПална. Спасибо за то, что мне рассказали... Мне так легче будет ее отпустить. Я постараюсь. Я обещаю.
Аня на подгибающихся ногах вышла из кабинета. Держась за стену, не чувствуя тела, брела по холодным полутемным каменным коридорам. Детский дом, который был убежищем и для нее в последние годы, становился с каждой секундой чужим и враждебным. Она больше никогда не сможет заставить себя прийти сюда,
