Дестини - Боумен Салли
В этот вечер, когда его гостей угодливо провожали к столику, он был в прекрасном расположении духа. Часть своего пари он уже выиграл. Рядом с ним шли пятеро офицеров, Эдуард и две женщины. Хорошенькая, у которой были в «Леди, уймись!» три реплики, – наверное, Вайолет, решил Эдуард, потому что глаза у нее были фиалковые. Менее хорошенькая оказалась тут предположительно для того, чтобы оказывать Вайолет моральную поддержку. Она, как услышал от нее Эдуард, тоже была актрисой, хотя начинающей. В «Леди, уймись!» она запасная дублерша. Война сильно ударила по театральной профессии, сообщила она ему, очень сильно. Собственно, надеяться можно было только на гастрольную поездку по воинским частям от «Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих».
Жан-Поль громогласно не сомневался, что Эдуард отлично проведет вечер. Он потребовал, чтобы Эдуард сел между девушками – Вайолет слева от него, а Ирэн (это имя он очень галантно произнес на французский манер) справа. Сам Жан-Поль сел напротив, а остальные расположились кто как хотел.
Ирэн захихикала:
– До чего красиво он его произносит, правда, Ви? Куда романтичнее! Вот что значит француз!
– А как вы его произносите? – вежливо спросил Эдуард. Настроение у него начинало портиться.
– Ай-ри-ни! – Она снова захихикала. – Ужасно, правда? Мне оно никогда не нравилось, но что поделаешь – от имени, которое тебе дал господь, никуда не денешься, верно? Одним повезет, другим нет. Вот, например, Вайолет. По-моему, прелестное имя, согласны? Особенно когда глаза в тон. Я другим девочкам говорила: «Не надо ее называть „Ви“, честное слово, не надо». Просто стыд! Но что поделаешь? Ви она была и Ви осталась…
Эдуард повернулся и с любопытством посмотрел на Вайолет. Она не произнесла ни слова с того момента, когда вышла к ним из театра, и теперь тоже сидела молча. Одна худенькая рука сжимала ножку бокала для шампанского, другая крошила булочку. Очень хорошенькая, подумал он, но не того типа, который обычно привлекал Жан-Поля. Очень худая, с тонкими хрупкими костями – ее запястье он мог бы обхватить большим и указательным пальцами. Миниатюрное лицо сердечком, волнистые каштановые волосы. Она казалась хорошенькой, но заурядной, пока не поднимала глаза – те глаза, которые привлекли внимание Жан-Поля. Огромные, осененные густыми темными ресницами, сине-фиолетовые и бархатистые, как анютины глазки, они казались чуть-чуть мечтательными и чуть-чуть испуганными. Эдуард смотрел на глаза, на худые запястья, на ношеное платье из сиреневого шелка, на увядающую розу, которую она приколола у выреза, – и почувствовал жалость. Она выглядела как прирожденная жертва, и ему отчаянно захотелось, чтобы Жан-Поль оставил ее в покое.
– Вот что, мисс Фортескью! Вайолет, верно? Можно, я буду называть вас Вайолет! – Чог, сидевший с другого ее бока, наклонился к ней. – Жутко хорошая штучка, мы все так думаем. Жутко хорошая.
– Вы так считаете? – Фиолетовые глаза медленно поднялись и посмотрели в лицо Чога. Голос у нее был мелодичный, культурный, абсолютно не похожий на вульгарную крикливость Айрини.
– Еще бы. Ну, и вы тоже, это само собой. Жутко хороши в ней. – Истощив весь свой запас комплиментов, Чог лихорадочно начал подыскивать другую тему… – Наверно, это замечательно, то есть быть актрисой. Только жутко трудно. Не понимаю, как у вас получается. Заучить все эти реплики!
– Ну, три реплики запомнить не так уж трудно.
– Что? Ах ты! Да. Ну… Неужели только три? А мне казалось, их куда больше было.
– Вы очень любезны. Видимо, я произнесла их особенно удачно.
Эдуард посмотрел на нее с новым интересом. Ни намека на улыбку – она выглядела абсолютно серьезной. Чог, опасаясь, что над ним подтрунивают, замялся, но тут же захохотал. Подали шампанское. Айрини вновь завладела Эдуардом, и он слышал лишь обрывки разговора справа.
Франсуа, Пьер и Жан-Поль оживленно обсуждали ход войны: когда именно вступят в дело американцы, возьмут ли боши Москву, возьмет ли Роммель Тобрук, увидит ли кто-нибудь из них Францию вновь свободной. Когда Айрини ушла танцевать с Бинки, Эдуард было присоединился к их разговору, но никто его не слушал, так что он вскоре оставил свои попытки и, откинувшись в кресле, выпил шампанского, хотя знал, что уже хватил лишнего, и пожалел, что еще не взрослый и не может заняться ничем полезным, пожалел, что поссорился с Селестиной. Из-за этой ссоры он мучился весь день, а теперь алкоголь, духота, сигарный дым, рояль, раскрасневшиеся лица, громкие голоса – все внушало ему страстное желание вернуться к ней, укрыться в ее объятиях, дышать мирным спокойствием ее комнаты.
– А он правда барон де Шавиньи? – Неожиданно девушка, которую звали Вайолет, обернулась к нему. Вопрос застал его врасплох. Она кивнула через стол на Жан-Поля, который как раз предрекал, что бошей вышвырнут из Франции к концу сорок второго года. – Он ваш друг? Да?
– Он мой брат. – Эдуард с трудом вернулся в зал с Мейда-Вейл и заметил, что его язык чуть заплетается. – Нет-нет, он не барон де Шавиньи. Пока. Но будет. А сейчас это наш отец.
Изящно выщипанные брови Вайолет сошлись, образовав морщинку.
– Ах, так… Я просто подумала… Он написал так на карточке, вы понимаете? Той, которую послал за кулисы. И… я подумала, не розыгрыш ли это. Мужчины иногда устраивают такие розыгрыши, понимаете?
– Разве?
– Ну да. – Она сплела худые пальцы. – Если хотят уговорить, чтобы ты приняла приглашение, и тому подобное. Обычно я отвечаю «нет», понимаете? Но сегодня мне было тоскливо. Я устала. И была заинтригована. Ну и согласилась.
– Мой брат часто заинтриговывает женщин.
Не успев договорить, он сообразил, что это не было верхом вежливости. На скулах у нее выступил легкий румянец, но она как будто не очень оскорбилась.
– Вы меня предостерегаете?
Она изогнула брови и раскрыла глаза пошире, кокетливо, но не слишком умело. Эдуард ощутил раздражение. Он ошибся: она была совершенно такая же, как все другие женщины, которых Жан-Поль одарял своим вниманием и бросал. Дурочка, подумал он.
– Кто знает? – Он пожал плечами. – А вы нуждаетесь в предупреждениях?
Она покраснела сильнее, а он почувствовал, что был груб, и сразу пожалел, что не сдержался.
– Не знаю. Я в Лондоне совсем недавно. Я выросла в Девоншире.
Эдуард понял, что это просьба, что ему следует расспросить ее о Девоншире – несомненно, ей этого очень хотелось. Но он там никогда не бывал, не знал там никого, и – в тот момент – его мозг просто чурался этого графства. Наступило неловкое молчание, кончившееся, когда девушка, которую звали Вайолет, нервно подняла бокал с шампанским.
– Ну что же, – сказала она. – Сегодня ведь день вашего рождения? Поздравляю и желаю счастья.
Это было последнее, что она ему сказала. Вскоре после этого Жан-Поль начал проявлять признаки нетерпения и все время поглядывал на свои часы. Пьер пришел в слезливое настроение: мысль о судьбе la belle France[33] стала ему невыносимой. Жан-Поль выпроводил их всех в смоляную темноту Пиккадили-Серкус и объявил, что ночь еще молода.
Кое-кто воспротивился. Пьер и Франсуа начали прощаться. Собрат-офицер преподнес им бутылочку виноградной водки, а потому они намерены вернуться домой и пить ее, продолжая свой спор. Бинки с утра должен был явиться к начальству и решил, что продолжать было бы неблагоразумно. Эдуард всем своим существом чувствовал, что ночь вовсе не молода, а ужасающе стара и чем скорее ей придет конец, тем лучше. Но он увидел, как лицо Жан-Поля темнеет от разочарования, и промолчал. Сэнди изъявил готовность продолжить веселье. И Жан-Поль ожил.
Трое мужчин, один мальчик и две девушки погрузились в «Даймлер» Чога. Сначала следовало доставить дам домой. На это ушло гораздо больше времени, чем можно было ожидать, ибо девушки снимали комнаты в Айлингтоне, о котором Чог ничего не знал и упрямо утверждал, что ехать туда надо через Басингсток. Эдуарду чудилось, что они колесят по затемненным улицам часы и часы, а Чог то и дело провозглашал, что они уже добрались и что, попадись он сейчас патрулю военной полиции, ему крышка. Сэнди предусмотрительно прихватил бутылку коньяка; девушки сидели на коленях у мужчин и все, кроме Вайолет и Эдуарда, громко пели – фальшиво, но с подъемом.
