Метод супружества (ЛП) - Малком Энн
Ей нужна секунда переварить.
Не только ей.
Я глубоко вздыхаю.
— Не думала, что мне когда-нибудь придется тебе это рассказывать. Что-нибудь из этого, — говорю я, хватая кекс, готовый к выкладке. Сейчас меня уже не так сильно тошнит, и мне захотелось обильное количество сахара — немедленно.
Делю кекс пополам, перевернув сторону, покрытую глазурью, чтобы получилось что-то вроде сэндвича.
— Я была замужем, — говорю ей, сосредоточившись на кексе, а не на лучшей подруге, которой лгала много лет. Технически не договаривала, но кого я обманываю? Недомолвка — стопроцентная форма лжи. — Перед тем, как покинула Австралию, — объясняю. — Я была молода. Чертовски молода. И чертовски глупа, — откусываю кусочек от кекса. — Думала, что люблю его. С ним чувствовала себя особенной или что там еще, черт возьми, говорят.
Я жую, делая это медленно, как будто могу продлить паузу.
К сожалению, кекс воздушный и мягкий, и приготовлен просто великолепно.
— Я не из богатой семьи, — продолжаю, переводя дыхание и не глядя Норе в лицо. — В смысле, вообще. Моей маме нравились пони и вино, а отцу нравилось все, что не касалось работы или времяпрепровождения с семьей. Достаточно сказать, что мы едва сводили концы с концами на пособия от правительства, доходы от того, когда мой отец соизволял работать, и все, что мама не проигрывала в азартные игры.
Я морщусь от боли, когда произношу эти слова вслух, вспоминая ту грязную квартиру, в которой мы жили. Сырость снова пробирает до костей, ощущение того, что зимой никогда не бывает тепло, а летняя жара гнетущая и затхлая.
— Я познакомилась с Эмметом Лэндоном на какой-то домашней вечеринке, — говорю, отказываясь от кекса, поскольку снова чувствую тошноту. На этот раз это не имеет никакого отношения к гормонам беременности, а к прогорклым воспоминаниям, пропитанным мороженым «Smirnoff» и дешевыми духами, которые, как мне казалось, делали меня старше и опытнее.
— Я, конечно, знала, кто он такой, — объясняю. — Все в моем районе знали, кто такой Эммет Лэндон, даже если не ходили в модную частную школу, в которую ходил он… я тоже не ходила. Но он из богатой семьи, устраивал легендарные вечеринки, разбивал дорогие машины, настоящий богатый засранец, — усмехаюсь я. — А еще чертовски сексуальный.
В то время я, по крайней мере, думала, что он сексуальный. Мне казалось, что с темными волосами, оливковой кожей и подтянутыми мышцами он почему-то выглядит старше своих восемнадцати лет. Будто он был мужчиной.
И все же за все годы, что я его знала, он не повзрослел ни на день. Он все еще оставался тем избалованным, богатым подростком, который думал, что ему принадлежит мир и все в нем.
— И он смотрел только на меня, — говорю Норе, по-прежнему не глядя на нее. Прибираю тарелки на кухонном столе. — Так вот, я не была серой мышкой. У меня рано появились великолепные сиськи, и я поняла, как использовать свою внешность в своих интересах. Знала, что мужчины и парни обращают на меня внимание. И все же чувствовала себя особенной только с ним.
Сейчас об этом неловко думать. Будто я была рада нравиться ему. Что он улыбался лишь мне. Заставлял чувствовать меня достойной. Как будто я не была ценным человеком до тех пор, пока кто-то с бабками и статусом не признал меня.
Я была молода, глупа и чертовски ущербна.
— В любом случае, — говорю, махнув рукой. — Об остальном ты можешь догадаться сама. Это клише. Нищенка с богатым парнем. Родители этого не одобряют. На зло парнишка хочет с ней встречаться еще больше, а затем жениться.
Я закатываю глаза. Теперь все так ясно. Конечно, он, возможно, был без ума от меня, возможно, ему нравилось трахать меня, и ему определенно нравился ажиотаж, который я создавала. Но я ему никогда не нравилась. Потому что он, черт возьми, никогда меня настоящую не видел.
— Я отвлекалась деньгами, красивыми вещами, особняком, иллюзией, что я взрослая, и оставляю всю свою боль позади.
Откусываю кусочек кекса.
— Я быстро поняла, что это не так, — говорю после долгой паузы.
Фу. Мне не нравится, что я застряла в прошлом, как будто пробираюсь через гребаное болото. Нет нужды в ностальгии. Мне нужно изложить факты, чтобы не чувствовать себя такой лгуньей.
— Тебе не обязательно знать подробности, — говорю Норе. — Короче говоря, я забеременела от него несколько раз. Не прижилось. В то время думала, что это больно, но, наверное, кто-то где-то издевался мной, потому что после этого он стал жестоким.
Тогда украдкой смотрю на свою лучшую подругу.
Лицо Норы превращается в маску шока. Да, я выложила ей целую кучу за один присест.
И, возможно, человек, которого она знает сейчас, не похож на девушку, которая могла подвергнуться насилию со стороны своего мужа. Я ни от кого не терпела дерьма, не кричала «я жертва» с каким-то затравленным взглядом.
Реальность заключается в том, что в мире нет женщины, над которой не издевался любимый мужчина. Такова ужасающая правда.
Люди боятся монстров. Жизненных ужасов. Я убеждена, что нет большего монстра, большего ужаса, чем мужчина, который делает из женщины жертву.
— Я обошла всех врачей… из-за этого дерьма с беременностью, а не из-за синяков или сломанных костей, — прочищаю горло.
Синяки исчезли, как будто их никогда и не было, и кости в конце концов срослись, даже если не совсем правильно.
— Врачи не могли дать мне ответов на вопрос, почему это происходит, а потом сказали, что после последней потери слишком много рубцовой ткани, что я никогда больше не смогу забеременеть, — говорю. — К тому моменту я была измучена, озлоблена, сломлена и благодарна. Он никогда бы не смог заставить меня родить на свет ребенка от него, — я пожимаю плечами. — Как бы жалко ни было, это дало мне толчок развестись с ним. И это отняло много сил.
Черт, как бы я хотела прямо сейчас выпить рюмочку текилы.
Я решила, что Норе не нужно знать о том горе, которое он причинил мне разводом, о лжи, которую он распространял обо мне, о друзьях, которые, как я думала, отвернулись от меня, об угрозах убийства, о том, что мне пришлось вернуться к своей гребаной матери из-за того, что у меня не было ни цента на счету.
Да, все это чертовски жалко.
— Когда наконец получила этот листок бумаги, я продала драгоценности, которые мне удалось вывезти контрабандой, получила студенческую визу и билет в один конец… и вот я здесь, — усмехаюсь. — Беременность и замужество — две вещи, которые почти разрушили мою жизнь десять лет назад.
В этот момент рот Норы открыт от шока, а глаза увлажняются от слез.
— Извини, это невеселая история, — шучу. — Но, по крайней мере, есть счастливый конец…
Я не уверена, что беременность и фиктивный брак можно считать «счастливым концом», но по сравнению с тем, к чему я привыкла, предполагаю, что так оно и есть.
Чувствую себя голой после того, как выложила все Норе. Я и не осознавала, насколько утомительно держать все это в себе, пока не рассказала.
— Ты прожила целую жизнь, о которой я не знала, — шепчет она, обегая тумбу, чтобы протянуть руку и сжать мою.
Грудь жжет от чувства вины.
— Прости, — говорю. — Я не могла тебе сказать. Бежала от той жизни, от того, кем была раньше. Подумала, что если не расскажу об этом тебе, самому важному человеку в моей жизни, то все это не будет реальным. Я могла бы как-нибудь забыть об этом.
Глаза Норы заблестели, когда она посмотрела на меня.
— О, милая, именно потому, что держишь все внутри, ты никогда не забудешь, не убежишь и не излечишься.
Мои кости внезапно стали хрупкими, готовыми в любую секунду разлететься на миллион кусочков.
— Можем прекратить говорить о глубоком и значимом? — спрашиваю, мой голос тише и мягче, чем когда я рассказывала всю гребаную историю. — Есть только то, с чем может справиться девушка, особенно та, у которой в организме бурлят гормоны беременности, и которая ни хрена не знает, как с ними бороться.
Нора смотрит на меня так, словно решает, нужно ли ей заставлять меня говорить дальше, затем кивает один раз.
