Елена Вернер - Три косточки тамаринда

Марина встала и поправила шарф, собираясь уходить. Глядящий на нее снизу вверх Вершинин снова напомнил ей сенбернара, как в день их знакомства. Те же грустные, чуть потерянные глаза. А ведь в больнице он так смел, решителен. Что ж, она никогда не увидит его в больнице, больше уже никогда. Марина снова показалась себе старше – и его, и всех на свете. Ей миллион лет.

– Мы ведь останемся добрыми друзьями? – Вершинин поймал ее руку в перчатке.

Марина усмехнулась:

– Если это не предполагает спать с тобой по четвергам… то да. Наверное. В общем, звони, если что.

– Хорошо… Мариш, пообещай мне? Что сдашь анализ.

– А вот это вообще ни разу не твоя забота.

Она ушла по бульвару. Было так приятно слышать, как стучат набойки о плитку тротуара, и Марина вслушивалась в этот отрывистый звук, ощущая ногой вибрацию и пружиня коленом при каждом шаге. Это все, что занимало ее мысли в ту минуту. И еще она, кажется, пару раз вытерла щеки.

Больше всего тяготила пустота. Пустота и тишина. Оказалось, что именно это составляет жизнь, когда болтовня на иностранных языках замолкает позади. Поначалу Марина пыталась включать музыку – старый джаз или что-нибудь из классики, но громкие звуки существовали в квартире как-то чужеродно, она никак не могла избавиться от ощущения кощунства. Телевизор раздражал, больно задевая за те воспоминания, что касались маминой болезни, когда он бубнил с утра до ночи. Но еще невыносимее было сидеть в тишине. Выбор пал на радио. Даже с выкрученным до минимума звуком оно все равно создавало в жилище эффект присутствия. Терьериху Мусю сразу после похорон забрала к себе Тамара: Марина уезжала в командировку, и оставить собаку было не с кем. А по ее возвращении сиделка сообщила, что слишком привыкла к утренним и вечерним прогулкам, да и чувствует она себя не в пример лучше и здоровее. Неулыбчивая Тамара не позволила себе признаться, что просто прикипела душой к этой шебутной кучерявой псинке, по делу и без дела заливающейся визгом и облаивающей каждый куст. Так или иначе, собака осталась у нее насовсем.

Несколько выходных подряд Марина намеревалась разобрать вещи. Она отказывалась от рабочих встреч, планируя, как с утра пораньше раскроет все шкафы, вытащит на белый свет старые, никому уже не нужные кофты и свитера, рассортирует все по пакетам и отвезет в какой-нибудь приют или пункт сбора вещей для нуждающихся. Но при этом ни разу не потрудилась найти адрес приюта – ей было некогда. А выходные проходили день за днем, и створки шкафов и антресолей оставались сомкнутыми. Вместо этого Марина полюбила кино и все деньги, теперь уже не нужные ни на медикаменты, ни на сиделку, тратила в кинотеатрах, обсыпая колени попкорном и просматривая по три-четыре фильма подряд, пока голова не начинала идти кругом, а перипетии экранных историй не слипались в один разноцветный моток ниток.

А дома все оставалось по-прежнему. Иногда Марина впадала в прострацию, ее порабощало безволие, и вся она превращалась в глаза и память (что там, в мозгах, отвечает за воспоминания?). Слоняясь по квартире, она замечала то початую пачку памперсов для взрослых, то вызывающе пустое инвалидное кресло, которое по-прежнему стояло у окна, полуприкрытое тюлевой занавеской. Удивительно, но даже на тумбочке еще стояли упаковки с лекарствами, холодно поблескивал градусник без чехла, белело несколько упаковок одноразовых шприцев. Теперь, после смерти мамы Оли, Марине почему-то никак не удавалось вспомнить ее настоящей, живой и деятельной – маму Олю тех времен, когда их семья еще была счастлива. Их семья… Теперь не осталось ничего, кроме Марины, – и она не представляла, что ей делать дальше.

Работать, конечно, что же еще?

Поездку в Кот-д’Ивуар планировали уже давно. Известный кондитерский холдинг вел переговоры о закупках с поставщиками кот-дивуарских какао-бобов. Раньше они приобретали сырье в Гане, ведь ганские какао-бобы были куда крупнее и выше качеством. Но что-то в их отношениях переменилось, и теперь кондитеры искали другой сырьевой рынок. Берег Слоновой Кости подошел. Поскольку Марина переводила русскую часть переговоров, ее давно звали присоединяться к делегации. Почему бы и нет, подумала она. В конце концов, в лиможской командировке она чувствовала себя почти живой…

Паренек в красно-белом раздавал у остановки флаеры. Марина взяла один – она всегда брала рекламки, чтобы хоть немного помочь тем, кто их раздает. Она еще помнила те времена, когда выкраивала каждую копейку и была рада десятке, найденной в придорожной пыли. Машинально кинув взгляд на флаер, Марина замедлила шаг. Не реклама нового магазина и маникюрного салона, вместо этого логотип с красными каплями и призыв стать донором крови.

Остановившись, Марина оглянулась на паренька, продолжающего раздавать листочки. Красная бейсболка с залихватски торчащими из-под нее ушами, еще не измученный вид… Как, наверное, приятно знать, что приносишь пользу. Что твой день окупится, быть может, чьей-то спасенной жизнью…

Вышагивая по улице, Марина все размышляла… Что такое молитва? Набор установленных религиозным институтом формул, идущих в строгом порядке одна за другой? Или просто разговор? Точнее, обращение. Еще точнее – мольба. Если есть хоть кто-то там, на небе. Пожалуйста. Пожалуйста! Как в детстве: я буду хорошей девочкой. Я буду делать добрые дела, не буду врать, никому не наврежу… Только пусть все наладится, станет хорошо! Я ведь ни в чем больше не виновата. Если там, наверху, есть хоть кто-то – услышь меня. Умоляю. Разве я многого прошу? Я стану донором крови, я… я отнесу вещи в детский дом и в приют. Я сделаю что хочешь. Ты выиграл. Ты выиграл, зачем тебе мои мучения? Я так устала…

Секретарь кондитерского холдинга позвонил в полдень:

– Марина, добрый день. Все документы уже готовы, мы вышлем курьера. Сегодня вечером после пяти вас устроит?

– Вполне. – Марина неожиданно для себя ощутила прилив сил и даже душевный подъем. Она обвела внезапно прозревшими глазами квартиру: в раковине грязная посуда, на полированной столешнице слой пыли, отцветшая герань засыпала сухими соцветиями подоконник, у стекла кверху лапками лежит давно почившая муха. Все, довольно, начинается новая жизнь! Она будет лучше, чище и светлее. Ей ведь всего двадцать девять! Надо только…

– Надо только сделать прививку, вам еще не сказали? – спохватился секретарь.

– Ммм… нет, – удивилась Марина. – Какую прививку?

– Всем членам группы необходима прививка против желтой лихорадки и свидетельство о вакцинации. Это обязательно, иначе в страну не пустят и посадят в карантин.

– Ого как серьезно… И где же мне ее ставить?