Елена Вернер - Черный клевер

И где ее теперь найти? Адреса я не знаю, да и наглости не хватит заявиться к ней без спросу. Может, раздобыть номер телефона? Через Ратникова и Марту. Нет, не стоит их сюда примешивать, нехорошо. Она замужем, ни к чему это.

О чем я думаю?!

(час спустя)

Теперь мне пришло в голову, что старик все еще сидит там на скамейке. Вдруг сын не вернулся? Мало ли что с ним… А если старик неграмотен, то и прочесть мой адрес не сможет, не то что отыскать в незнакомом холодном городе.

27 марта 1932

Утром, в десятом часу, от родителей вернулась жена. Встречая на Октябрьском вокзале, я не сразу узнал ее, хотя она, кажется, нисколько не изменилась, все тот же полушубок… Вместе с ней словно приехал сам ледащий Питер, похожий на подмороженную картошку, которую забыли вовремя занести в тепло – та же во всем скользкая квелость. Сам не пойму, почему он мне так не нравится, ведь архитектурные произведения, из которых он составлен, как детская пирамидка из кубиков, являют собой невиданное великолепие. На занятиях со студентами мы часто говорим о них, и я раз за разом признаю их значительность для истории моего предмета. А о собственном отношении к городу стараюсь помалкивать, некоторые из слушателей оттуда родом – зачем же обижать хороших людей своими глупыми суждениями, особенно теми, на которые не имею никакого права.

Вообще мне кажется, деление на москвичей и ленинградцев, это их противостояние, имеет корни под собой довольно смутные и малообъяснимые с рациональной точки зрения. Возможно, все дело тут просто в конкуренции? С точки зрения политэкономической теории все несложно. Когда люди начинают делить меж собой деньги, влияние и славу, непременно начинается вражда, а две столицы со времен возникновения второй постоянно «тянут покрывало на себя». Но когда речь идет конкретно обо мне – не могу сказать наверняка, в чем тут суть. Делить лично мне, Михаилу Велигжанину, с Ленинградом нечего… И все же. Может, я недалеко ушел в своем интеллектуальном и эволюционном развитии от того кулика, что хвалит свое болото?

Пишу «кулик», думаю о синичке в желтом пальто.

Последние несколько дней прошли, как во сне. Не знаю даже, что начинать описывать, было столько всего чудесного… И при том ничего не случилось, будто все это происходит только внутри меня, и никак – снаружи.

Нашлись мы, конечно.

Невозможно потеряться в этом городе, невозможно заблудиться, разминуться, не наткнуться… Нельзя. Рано или поздно, тропкой, дорогой, лазейкой, проулком или проспектом.

Нас свела Башня, что же еще – кто же еще. На следующий день шел в тоске страшной, невыразимой. Из одной арки, из темноты к свету, выскользнула змейка. Она, Нина. Знает, где меня всегда найти можно, я как пес на цепи возле Сухаревой.

Мы отправились гулять.

– Я должна объясниться за свое вчерашнее поведение, – начала она сразу с главного.

«Да, да, скажи мне, я хочу понять!» – отозвалось все внутри меня, но вслух я ответил, как полагается отвечать воспитанному человеку:

– Нет, не должны.

– Мы с вами снова на «вы»? – Она улыбнулась.

– Нет, Нина, мы на «ты».

– Хорошо.

Ее рука доверчиво скользнула в мою и мягко пожала, вызвав во мне, конечно, сразу бурю. Всего мгновение – и руки расплелись, как косы.

– Обязана объяснить, – уверенно продолжила она. – Нет ничего хуже, чем мужчина, теряющийся в догадках, что он сказал и сделал не так, отчего женщина расплакалась и ушла. Прости меня за это. Ты не виноват. Ты поступил хорошо. Даже очень хорошо, необычайно, вот я и расчувствовалась. Не совладала с собой и сбежала. А всему виной – твоя доброта. Я не привыкла…

Она осеклась. Я не стал ее допытывать и перевел разговор в более удобное русло.

С тех пор мы виделись каждый день. Детям все равно, где я пропадал вечерами, у них своя жизнь, они даже не заметили.

Ходили в театр. Оказалось, это большая страсть Нины. Она работает секретарем в жилкомитете, но это только с утра, и то, как я понимаю, ради галочки. Ну какой из нее секретарь, это все равно что на единороге поле пахать! Не знаю, как к ней относятся на работе, но вряд ли по-доброму, ведь даже ее платья, вполне скромные, очень заметно отличаются от того, что можно раздобыть в простых советских магазинах и пошивочных. То от плеч и летучего шарфика повеет «Л’Ориганом» от Коти, старинный, забытый аромат, то из сумочки вывалится золотой герленовский карандашик: моя синичка так беззаботна и подвижна, то и дело что-то роняет. А ведь зависть не знает снисхождения, обуздать ее может разве что страх. Наверное, Нину побаиваются. Впрочем, не Нину, боятся – Нину Вяземскую. Слухи о ее могущественном муже плывут впереди нее.

Были в ГосТиМе[12] на «Командарме-два», и весь антракт она трещала без умолку про эксперименты, про оформление и сценографию, про музыку, про смелость решений. Познания театральной специфики у нее феноменальные, хотя говорит, что впервые увидела сцену десять лет назад. Она, дочь железнодорожного работника и ткачихи, удивительно любознательна, притом что нигде после гимназии не училась, и все, что содержит ее умненькая головка, – плоды самообразования. И боюсь, скуки в браке. В ее знаниях нет ни капли позерства, высоких умствований, важного вида, напротив, одна голая увлеченность, один неподдельный детский восторг. Кажется, она даже знакома с режиссером и самой Райх, но подходить после спектакля не стала. Неловко. Хотя – откуда мне знать, неловко ли ей, я могу говорить лишь за себя…

И снова рука моя замирает над тетрадью. О чем писать? Ничего не происходит! Мы гуляем, меряем улицы галошами, беседуем, вспоминая детство, в котором разминулись на двенадцать лет – именно настолько я ее старше, рассматриваем круглые тумбы с афишами и греемся в темных залах синематографов. Пока она смотрит фильм, я вижу лишь мелькание теней на ее коже и отблески в глазах.

Вчера у Патриарших она плюхнулась в снег. На спину, без предупреждения. Зазвенела хохотом, принялась шевелить руками и ногами, огромная бабочка. Когда-то это называлось «сделать ангела», сейчас даже не знаю, как назвать… Наверное, и теперь, в этот поздний час, слепок, оттиск ее все еще виден там, среди сугробов, испещренных прошлогодними кленовыми крылатками и цепочками строенных, стреноженных воробьиных следов.

Жена привезла гостинцы. В поезде ей продуло поясницу, и в комнате пахнет компрессами с камфарой и керосином. Надо же, мой нос стал чересчур чувствительным в последнее время…

Часть третья