О чем он молчит - Диана Ставрогина
С первого дня учебы Катя понимала, какие риски включает ее профессия и почему эти риски стоят того. У нее были принципы: непоколебимые именно потому, что она знала, чем они ценны и важны. Не раз поставленные под сомнение, осмысленные до буковки, а не схваченные налету без понимания содержания. Предав то, что по-настоящему составляет суть ее жизненных смыслов, Катя никогда больше не смогла бы себя уважать. А жизнь без самоуважения ее не устраивала.
Денис хорошо это знал. Они многое с ним обсуждали, часто спорили, не соглашались, но в определяющем и главном были солидарны. Так она думала, доверяя его словам, его силе и любви больше, чем стоило. Все, чего она когда-либо ждала и хотела от него: уважения и принятия. Ее суждений, поступков и решений. И, как бы трудно иногда ни было, она предлагала то же в ответ, зная, что настоящая любовь не исправляет и не переделывает: она принимает человека таким, каков он есть.
Надеясь на поддержку и солидарность, она получила нож в спину и груз вины перед Марией, для которой в те дни оставалась единственной надеждой. Как после этого Катя могла простить Дениса? Понять, когда он не захотел понимать ее? Он выбрал предательство, чтобы уберечь себя от переживаний и возможной потери. Он должен был осознавать, что станет сопутствующим ущербом.
Год после рокового для всех заседания Кате нередко снились жуткие, опустошающие кошмары, состоявшие из парализующего смешения реальности и вымысла, сбывшихся страхов и испытанных чувств. Вмиг утративший последние искорки жизни взгляд Марии, когда был объявлен приговор. Искаженный, злорадный, совершенно не настоящий смех Дениса на фоне безэмоционального голоса судьи. Ухмыляющиеся лица представителей обвинения. Словно топящие ее в себе разочарование и неверие в действительность случившегося. Боль. Всеобъемлющая и повсеместная.
Катю немного отпустило лишь после одного долгожданного звонка: Аверинцев выиграл кассацию. Мария, чьим защитником он каким-то чудом все-таки сумел стать провела шесть месяцев в СИЗО и еще почти двенадцать в колонии из назначенных пяти лет лишения свободы. Жаль, что восторжествовавшая справедливость все равно не могла вернуть невиновной женщине полтора года ее жизни. Нормальной, а не проведенной в аду.
Катя до сих пор не представляла, каким образом Аверинцеву удалось найти возможность участвовать вопреки забитому на год вперед графику, и почему он все-таки вмешался: сама она даже не решилась его просить. Александр Анатольевич и без того многое сделал для нее и Дениса в начале их профессионального пути, а взамен получил едва не вспыхнувший репутационный скандал. Она даже в глаза не могла Аверинцеву смотреть после случившегося и боялась представить, какой разговор наверняка произошел между ним и Денисом.
За очередным витком воспоминаний коридор закончился неожиданно быстро. Почти уткнувшись носом в дверь, Катя пару секунд переминалась на месте, собираясь с мыслями. За порогом ее ждала не только непринужденная беседа между бывшими наставником и ученицей, но и профессиональный разговор между начальником и подчиненной. Она не могла не оправдать оказанного ей доверия снова.
Постучав и дождавшись разрешения войти, Катя открыла дверь. Большой и светлый, добротно обставленный кабинет, в котором она со дня своего возращения была только раз, на самом деле мало изменился с тех пор, когда она еще студенткой попала в бюро на стажировку. Обновилась техника, прибавилось мебели, посвежели стены, но в целом время здесь показалось ей остановившемся. Она и сейчас, стоило пересечь порог, на мгновение почувствовала себя неопытной студенткой.
Аверинцев, завидев ее, коротко улыбнулся и указал рукой на кресло у стола.
— Катерина, вечер добрый. Проходи-проходи, садись. — Сам он встал и подошел к тумбе неподалеку, где стояли чайник и пару кружек, явно принесенные из приемной. В такой час секретари, конечно, уже давно отсутствовали. — Чай будешь?
Пользуясь тем, что Аверинцев увлечен приготовлениями, Катя ухмыльнулась. Шутливо, конечно: ей всегда досаждало, что кофе у Александра Анатольевича не водилось. Чай она не особенно любила, но выбора не было.
— Конечно, — произнесла она с легкой улыбкой в голосе. — Спасибо.
Аверинцев кивнул. Все так же не оборачиваясь, попросил:
— Ну что ж, рассказывай, как дела. Рада, что вернулась?
Размышляя над ответом, Катя наблюдала, как он идет назад с двумя кружками и пачкой печенья в руках, как осторожно и неторопливо перебирает ногами, будто совсем немного, но не доверяя собственным конечностям и координации. Если кабинет почти не изменился за эти пять лет, то Аверинцев постарел. Когда она уезжала, в нем не было ни одной черты старости, и сейчас видеть его таким оказалось очень грустно.
— Дела отлично, — отведя взгляд, Катя начала говорить. — Я рада, что вернулась. Мне всегда нравилось работать в бюро, я всему здесь научилась, вы же знаете. И до сих пор учусь.
Аверинцев одобрительно хмыкнул.
— Про учебу — это правильно. Я сам, — он с иронией выделил второе слово, — все еще учусь.
Катя улыбнулась, узнав прежнюю несерьезность Александра Анатольевича к собственной персоне. Его непосредственность всегда нравилась студентам: в связке ученик—наставник он видел только горизонталь обмена знаниями и никакой вертикали.
Какое-то время они обсуждали профессиональные вопросы и возможное участие Кати в одном долгоиграющем процессе. Немного коснулись положения дел в питерском офисе: Аверинцеву нужен был взгляд изнутри. Катя заодно успела предложить один новый и показавшийся ей достойным внимания профессиональный курс для общего повышения квалификации практики.
Вечер прошел продуктивно, но другого Катя и не ждала. Ей не хватало подобного обмена мнениями с кем-то, на чьи профессионализм и личные качества она привыкла равняться. Аверинцев всегда был для нее примером, хотя, наверное, не в такой степени, как для…
— Катерина, — Александр Анатольевич неожиданно обратился к ней, уже собиравшейся уходить. — Скажи мне, тебя насчет Дениса Максакова никто в последнее время не расспрашивал?
Катя медленно обернулась. Внутри как-то странно опустело.
— Нет. — Она нахмурилась. — А должны были?
Аверинцев поджал губы. Покивал головой, но больше для себя, явно над чем-то размышляя.
— Роют под него, — сказал он медленно и не совсем уверенно, будто взвешивая аргументы у себя в голове. — Не уверен на сто процентов, но, думаю, что прав. Кто-то хочет что-то накопать.
— Он что, влез во что-нибудь незаконное? — Катя вздрогнула, поразившись проявившейся в собственном
