Она моя (СИ) - Тодорова Елена

У нас впереди еще целая ночь… Нет, у нас впереди целая жизнь!

— Если каждый раз так будешь встречать, я всегда буду возвращаться, — выдыхает Гордей мне в волосы.

— Конечно, будешь! — восклицаю со всей горячностью.

Слегка отстраняюсь, чтобы заглянуть в лицо. Он, как и всегда, предельно скуп в мимике. Только глаза выдают нужные мне эмоции. Всю глубину и вес сказанного. А ведь разговор сейчас вовсе не об обещаниях вечной любви. Догадываюсь, что опасность, которая окружает нас, серьезнее, чем Тарский ее подает для меня. Я смогу его держать? Смогу и буду.

— Если бы это было возможным, я бы тебя вообще никогда никуда не отпускала.

— Если бы это было возможным, я бы никогда не уходил.

— Ты сказал, что я внутри тебя все разворошила, — смягчаю на свой манер, но все равно смущаюсь. Шумно вздыхаю, прежде чем продолжить. — Я всегда там буду. Не избавишься.

— Знаю, Катенька, — на имени моем, как обычно, нажим усиливает.

Приподнимая, сводит брови. Хмурится, а затем… Борозда на переносице исчезает, и Тарский улыбается. Поддавшись порыву, подношу к его лицу пальцы. Вбираю физически эту эмоцию. Когда вижу, что ускользает, губами ловлю. Целую… Да, целую. Вкладываю в эту ласку все, что у меня есть. А там ведь очень много. Скользнув ладонями по шее Гордея, ловлю мурашки. Сердце тотчас радостно подпрыгивает. Как важно все-таки постоянно получать его отклик!

— Я купил тебе кое-какую одежду, — сообщает Таир пару минут спустя на кухне, пока я помогаю ему разобрать пакеты с едой. Попутно с голоду на ходу жую булочку. — В рубашке больше не ходи, — сам же задерживает взгляд сначала на вырезе, который я умышленно оставила слишком глубоким, затем на моих голых ногах.

Смеюсь, как только удается проглотить очередной жадный кусок.

— Ты хотел сказать, не ходить перед Федором?

Еще громче смеюсь, когда Гордей подхватывает и сажает меня на стол. Визжу, ощущая его руки под рубашкой. Эмоций сходу слишком много. Смеюсь и попискиваю, в то время как горячие ладони проходятся по бедрам и крепко стискивают ягодицы.

— Осторожно, Катенька.

— Зачем же? — выдыхаю уже ему в губы. Притягиваю к себе руками. Сжимаю ногами. — С тобой… не хочу я быть осторожной. Не хочу.

— Катя…

— Таи-и-и-р-р…

Затыкает меня поцелуем. Со стоном язык его принимаю и вздрагиваю. Сжимает руками, как будто всю сминает. Моя очередь покрываться мурашками. Они у меня безумные и огромные. Внизу живота моментально пожар вспыхивает. Хочу его там. Везде. Каждой клеточкой тела почувствовать. И он дает мне это. Он ведь тоже хочет. Когда дело касается меня, сдает позиции мой Тарский. Не способен противостоять простым человеческих желаниям. Как же эта мысль меня пьянит. Сильнее влажных обжигающих поцелуев, которые он оставляет на моей груди. Нет, не сильнее… Не знаю. Теряю способность думать, когда доходит до сосков. Они и без того уже припухшие, как будто воспаленные. Да что там… Все мое тело воспалено. Каждое касание и ласка острее некуда.

— Будет больно, говори, — рвано выдыхает мне в губы Гордей и толкается внутрь меня.

— Ах… — низ живота простреливает жаркой волной. То ли удовольствие это, то ли боль все же — не пойму. Неважно. В эти минуты все неважно. — Ах… Ничего я тебе не скажу…

— Катя… — взывая к моему разуму, пытается отстраниться.

Тремся раздраженной плотью еще плотнее, когда ловлю его, а он, вопреки всему, не желает покидать мое тело.

— Боже, Гордей… Просто продолжай… Пожалуйста…

Проводит сквозь меня ток. Не выжить после этого. Не выстоять. Искрю и дергаюсь. Каждым мускулом дрожу. Отдаюсь и откликаюсь. Все, что можно, в себя вбираю. Не стремлюсь достигнуть верхней точки наслаждения, немало получила днем. Сейчас кажется, что еще один оргазм меня попросту убьет. Но тело не спрашивает. В какой-то миг чувственный восторг переполняет, и я взрываюсь. Кричу громче и сиплее, голос сорван. Гордей практически сразу же за мной кончает. Стон его удовольствия подбрасывает меня еще выше в моем размноженном блаженстве. Едва не теряю сознание. Хорошо, что Тарский держит.

Отдышаться долго не можем. Снова мокрые, изнеможденные и пресыщенные. Не раньше чем через десять минут друг от друга отлипаем и начинаем двигаться. Какое-то время едим молча, лишь поглядываем друг на друга. Кажется, сейчас каждое слово, как бензин у открытого огня.

— Откуда ты столько языков знаешь? — спрашиваю, когда напряжение спадает. Обхватывая кружку с чаем ладонями, не свожу с Гордея взгляда. Влюбленного, наверное… Как иначе? Сама над собой смеюсь. — Вот польский, он же такой заковыристый. А у тебя, кажется, даже акцента нет.

— Польский — заслуга Сильвии. Отлично владею, но, признаться, изъясняться на нем не люблю.

— Почему?

— Какой-то он шипящий и мягкий. Многие слова в разговорной речи принято сокращать до уменьшительно-ласкательных форм.

— О, тогда понятно! Гордей Тарский слишком суров для этой страны. То ли дело немецкий… — Передразниваю его парой жестких фраз, которые часто слышала от него на немецком. Глядя в прищуренные глаза, улыбаюсь. — Что? Уймись, да?

— Уймись, да.

Боже… Его тон и взгляд меня смущают. Не могу объяснить причин. Только Таир так умеет. Только он… Теряю нить разговора и мысли, когда слуховое пространство забивает очередной взрыв музыки.

— Металлика! Какие веселые у нас соседи, — восклицаю и смеюсь.

— Да уж, — косится на стену с таким видом, словно решает, стоит ли наведаться в гости.

— Потанцуй со мной, — выпаливаю и соскакиваю со стула.

Тарский хмурится, но поднимается. Потянувшись, висну у него на шее и сама начинаю раскачиваться. А этот чувак, молодец вообще, делает музыку еще громче. Гордей практически не двигается, но обнимает меня. В глаза друг другу смотрим. Говорить невозможно. Да Боже мой, за нас сейчас музыка говорит. Там такие слова, что у меня сердце переполняется и в очередной раз лопается. А потом снова и снова наполняется. Наверное, с Тарским так будет всегда. И пусть. Я очень счастлива!

Forever trusting who we are, аnd nothing else matters[5]…

Глава 23

— Что происходит? — так уж повелось, что, несмотря на то, кто является главным по текущему заданию, разговор, на правах отца, начинает Виктор. Вопрос адресован мне, и все внимание, соответственно, сосредоточено на мне. Этот вопрос, как полагается, должен сдвинуть с мертвой точки царящую за столом тишину, ибо она с момента сбора семьи нездорово затянулась. Однако я намеренно жду уточнения. И оно следует: — Где Катерина?

— В безопасном месте, — сухо информирую, хладнокровно выдерживая перекрестные взгляды. — И останется там до возвращения на родину.

— И, — Виктор, углубляя повисшее напряжение, тянет паузу, — как это понимать?

— Она свою миссию выполнила. Считаю, хватит с нее, — говорю отличительно спокойно, но внутри желудок и ближайшие к нему органы скручивает в запутанный ноющий узел. — Я предупреждал сразу, что по Волковой решаю сам. И то, что выведу ее, как только появится возможность, озвучивал. Перед управлением относительно дальнейших действий отчитался вчера, — обвожу взглядом всю семью. — Надеюсь, со своими воевать не придется, — умышленно выстраиваю предложение подобным образом.

Не «с вами», а именно «со своими». Прицельно давлю на какие-никакие родственные связи.

Молчат. На отца поглядывают. Ждут, какое решение он вынесет. Я тоже сосредотачиваю на нем внимание. Пистолет в кобуре внезапно становится тяжелым и как будто горячим. Прожигает сквозь все слои, до самых ребер. Готов при необходимости выхватить. А стрелять?

Одно из основных правил обращения с оружием твердит: не доставай ствол, если не собираешься стрелять.

Смотрим с Виктором друг другу в глаза. Негласно обмениваемся последней оглушающей информацией. Она даже меня по мозгу шандарахнула, а уж для отца, помимо всех предыдущих предупреждений относительно Катерины, является ошеломляющей. Хоть и выдерживаем привычное хладнокровие, понимаем друг друга по глазам.