Империя ненависти (ЛП) - Кент Рина

— Да. Вон там, на столе.

— У вас явно гости.

— Это не значит, что вы не можете работать.

— Если вы слишком заняты другими делами, то, конечно, это может подождать до завтра.

— Может, но вы будете работать над этим сегодня. А теперь садитесь и вычитывайте контракт.

Она поджимает губы, что является ее способом удержаться от произнесения глупостей, затем кружится в облаке метафорического дыма и насильно садится.

Я ожидаю увидеть пепел вокруг нее, но его нет.

Пока.

Девушки хихикают, пахнут сильными духами, от которых у меня чуть не идёт кровь из ноздрей. Одна из них целует меня в щеку.

— Пойдем в твою спальню.

— Мы сделаем тебе приятно, — говорит другая.

Видимо, недостаточно тихо, потому что, хотя Николь сосредоточена на документах и планшете, ее нога подпрыгивает под столом, а губы сжимаются в тонкую линию.

Я знаю, потому что наблюдаю за ней как ястреб. Мое внимание приковано не к девушкам, а к ней.

Лед в виски звенит, когда я взбалтываю его и делаю глоток.

— Вы можете начать прямо здесь.

Они снова хихикают, и этот звук раздражает меня. Они дошкольники?

Николь никогда не хихикала. Даже в юности. Она всегда отличалась элегантностью и была образцом правильных манер. Теперь, когда я думаю об этом, я не помню, чтобы видел, чтобы она смеялась.

И, наверное, никогда не увижу, учитывая мой статус надзирателя ее ада.

Одна из девушек опускается между моих ног, и я лениво раздвигаю их, позволяя ей устроиться посередине.

Она выглядит как недоедающий подросток, и я знаю, что это не так, но тот факт, что она напоминает мне несовершеннолетнюю, сильно отталкивает. Или, может, вся эта гребаная сцена.

Я все время сравниваю их со сладострастным телом Николь, которое стало сексуальнее, чем у порнозвезды. Не то чтобы она не была сексуальной в школе, но сейчас она совсем взрослая.

Женщина.

Девушка возвращает мое внимание к себе, когда ее пальцы цепляются за мой ремень, и она встречается с моими глазами соблазнительным взглядом.

— Я начну. Помнишь, ты говорил мне, что я хорошо умею делать минет?

Нет, не помню, но я все равно рассеянно киваю.

— Ты просто куколка.

Николь рывком поднимается на ноги, забирая с собой документы.

— Я закончу работу на кухне.

Я сдерживаю ухмылку, делая глоток своего напитка.

— Вы закончите работу прямо здесь.

— Это отвлекает.

— Я плачу вам за то, чтобы вы отвлекались. Садитесь.

Она смотрит на меня, но в ее взгляде есть что-то еще, ненависть и чувство, которое я не могу определить.

Когда она не делает никакого движения, чтобы подчиниться, я рывком поворачиваю голову к стулу.

— Садись, блядь, если хочешь сохранить свою работу.

— Моя работа не подразумевает наблюдение за тем, как мой босс получает сексуальные услуги.

— Сексуальные услуги? Это что, блядь, детективный сериал? Это называется минет, и если я говорю, что твоя работа требует этого, значит, так оно и есть.

— Вы пытаетесь доказать свою точку зрения? — спрашивает она, ее лицо краснеет, то ли от злости, то ли от чего-то еще, я не уверен. — Если это так, то я уже знаю, что вы получаете больше кисок, чем Казанова в период своего расцвета, и вам это нравится. Я поняла, поздравляю с бессмысленным рекордом. А теперь, могу я, пожалуйста, пойти домой?

— Нет. — я медленно толкаю ту, которая стоит на коленях передо мной. — Вы обе, на выход.

— Ч-что?

— У вас проблемы со слухом? Я сказал, убирайтесь.

Они бледнеют, но не больше Николь, когда хватают свои хлипкие сумки, одаривают ее грязным взглядом и выходят из квартиры, пыхтя и отдуваясь, будто у них проблемы с дыханием.

Я стою, а Николь внимательно, не моргая, следит за каждым моим движением.

— Вы сядете или мне вас тоже выгнать?

Она опускается на стул, ее взгляд приклеен к бумаге.

— Где моя еда?

Она роется в своей сумке и достает контейнер.

— Не похоже на еду от Katerina’s.

— Ресторан не принял заказ, когда я позвонила, поэтому… я захватила еду из другого места.

— Всегда идёте против заказов.

— Я не могла силой открыть ресторан или заставить их приготовить вам что-нибудь. Знаете, с тридцатиминутным лимитом времени и прерыванием моего спокойного вечера.

Я пристально смотрю на нее, но не из-за ее поведения. Я начинаю думать, что она никогда не избавится от своей болтливости, сколько бы я ни угрожал ей увольнением.

И по какой-то причине я не хочу, чтобы огонь исчез.

Причина моей паузы в том, как она говорит, читая из документа. Многозадачность в лучшем виде.

Я пересаживаюсь напротив нее, отказываюсь от своего стакана с виски и открываю контейнер. Даже я знаю, что пить на голодный желудок вредно, а поскольку еда дело рук дьявола, я бы и на десять футов к ней не подошел, если бы не необходимость.

Я беру вилку и смотрю на пасту, будто это моя следующая битва. Здесь нет ни пармезана, ни песто, потому что по какой-то призрачной причине Николь знает, что я это не люблю.

Факт в том, что мне не нравится вся еда, но именно эти два блюда вызвали у меня рвоту в первый раз.

До сих пор не могу понять, откуда она знает о моих предпочтениях, но это не отменяет чувства удовлетворения, которое наполняет меня от данного факта.

— С каких пор ты любишь спокойные вечера?

Она медленно поднимает голову, выглядя ошеломленной вопросом.

— Мне всегда нравились спокойные вечера.

— Ты могла бы обмануть меня на всех вечеринках, на которых ты была в центре внимания.

Ее глаза сверкают, становясь расплавленно-зелеными, почти слишком яркими, чтобы смотреть на них.

Слишком реальными.

Слишком… неуютными.

Она каждая непонятная эмоция, от которой религии предписывают людям держаться подальше.

Она опускает голову, позволяя пряди играть в прятки с ее лицом.

— Тогда я гналась за недостижимой мечтой.

— А сейчас?

Она заправляет кощунственную прядь волос за ухо и вздыхает.

— Сейчас я просто выживаю, Дэниел. Если бы это было не так, я бы не работала на тебя и не позволяла тебе относиться ко мне как к грязи под твоими дорогими туфлями Прада.

Николь не грязь под моими туфлями. Она камень в ней. И всегда была, с тех пор как я впервые увидел ее и подумал, что она маленькая снобистская принцесса.

Она и сейчас такая.

Неважно, носит ли она дешевую одежду из универмага. Быть принцессой это аура, и она излучает ее за километр.

— Хочешь сказать, что тебе не нравилось внимание?

После достаточного количества проволочек, чтобы обмануть свой желудок и заставить его принять дьявольский плод, я кусаю и делаю паузу.

Обычно я этого не делаю.

Обычно я проглатываю еду, даже не жуя. Это обыденная вещь, которую я совершаю по религиозным соображениям, дабы выжить. Я никогда не получал удовольствия от еды.

С тех пор как я увидел, как мой отец целует ту женщину, вокруг которой лежала еда, а через неделю я стал свидетелем того, как он трахает другую, вставляя ей в задницу всевозможные овощи и фрукты, в то время как его член находился в ее киске.

Место травмирующего события — стол, за которым мы ели каждый день.

Время — когда мне было двенадцать.

Я сказал Астрид, что люблю мамины булочки, и мы часто дрались за них, но всякий раз, когда я пробовал эти злосчастные штуки, я избавлялся от их, когда подруга не смотрела.

Эта привычка сохранялась у меня в течение семнадцати лет, так что я стал профессионалом в обучении своего желудка тому, в какие моменты ему позволено быть уродом, а в какие он должен вести себя так, будто еда это творение небес.

Вкус этой пасты, однако…. необычен. Простой, но изысканный в своих обычных ингредиентах.

— Мне не нравилось внимание, — отвечает Николь на мой предыдущий вопрос. — Внимание истощало меня. Я всегда должна была выглядеть определенным образом, говорить определенным образом.

— Быть сукой в определенном смысле.