Барбара Брэдфорд - Женщины в его жизни
Теодора все еще плакала, теперь раскачиваясь из стороны в сторону, закрыв лицо руками.
– Господи, прости меня! Господи, прости меня за измену моим предкам, за измену моей вере, за измену себе и всему, что я есть!
Вилли обнял ее, и она, не пытаясь справиться с рыданиями, прильнула к нему. Он гладил ее по спине, стараясь успокоить.
– Бог тебя простит, – ласково заверял ее Вилли. – Я знаю, простит. Разве ты не спасла нас?.. Своим быстрым умом и смекалкой… У тебя хорошая еврейская голова на плечах, Тедди. И смелость. Ты очень смелая. Все это нас и спасло.
– Я не должна была отрицать, что мы евреи, – всхлипывала она. – Нехорошо это, Вилли.
– Это спасло нас. И это – главное.
Она взглянула на его мрачное лицо и со слезами в голосе спросила:
– Почему, Вилли? Почему? Почему они все это делают? Почему они подожгли синагогу?
Он немного помолчал, потом с болью произнес:
– Наци превратили предрассудок в ненависть, и этой ночью мы с тобой увидели настоящий еврейский погром. Они крушат все: наши дома, наш гешефт, наши святыни. Они жгут, громят и оскверняют все, что принадлежит евреям, потому что ненавидят нас лютой ненавистью.
– О, Вилли!
Он снова привлек ее к себе так, чтобы она не увидела слезы, навернувшиеся ему на глаза.
Теодора силилась подавить рыдания, мелко дыша, спазмы душили ее, но вскоре она успокоилась.
– Вилли…
– Да, Тедди?
– Они хотят убить нас всех, – прошептала она ему в плечо. Он молчал. Он знал, что она права. И ему стало страшно.
9
В особняке Вестхеймов на Тиргартенштрассе Теодора почувствовала себя в большей безопасности. Она заперла дверь на ключ и на засов и прислонилась к ней, чтобы окончательно совладать с собой. Ее больше не сотрясали рыдания, слезы на лице просохли, но она все еще была глубоко взволнована. Насилие, увиденное на улицах, дикая жестокость при разгроме синагоги навсегда врезались в ее сознание.
Несколько раз глубоко вздохнув и взяв себя в руки, она быстро прошла через черно-белый мраморный холл, ее каблучки металлически отщелкали по полу, нарушив тишину большого, мирно спавшего дома, не ведавшего, что творится за его стенами. Погромщики воздерживались от налетов на этот район аристократических резиденций, где жили богатые и преимущественно не еврейские родовитые семейства, и ограничивались территорией, прилегающей к Курфюрстендам.
Антикварное фарфоровое бра на стене у гобелена горело, свет оставили специально для Теодоры. Конечно же, его зажгла фрау Вестхейм, воротившись с приема в британском посольстве. Лампа освещала Теодоре путь наверх по главной лестнице.
Достигнув верхней площадки, она и там включила электричество и двинулась по основному коридору. Задержалась у спальни Максима, прислушалась, открыла и тихонько заглянула вовнутрь.
Слабенький ночник на столике у кровати делал предметы и обстановку в детской едва видимыми, но его света было достаточно, чтобы убедиться, что дитя мирно спит. Осторожно прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить его, она направилась не к себе – ее спальня находилась рядом с комнатой Максима, – а к спальне его родителей. Легонько побарабанила пальцами по двери. Чуточку подождала и уже хотела было постучать еще раз, как дверь открыл Зигмунд, в пижаме и темном шелковом шлафроке.
Его весьма удивило, что перед ним стоит Теодора, а не кто-то из прислуги. Он хмуро посмотрел на нее:
– В чем дело? Что случилось? На тебе лица нет.
В тускло освещенном коридоре он, щурясь, всматривался ей в лицо.
Он хотел было сказать что-то, но Теодора приложила палец к губам и покачала головой, кивнув на дверь в детской.
– Тсс, – шепнула она, – Максима не разбудить бы.
Зигмунд кивнул и раскрыл дверь пошире, впуская Теодору в спальню. Урсула встала с постели и надевала пеньюар. Тревога туманила ее дымчато-синие глаза.
Когда она увидела, что Теодора бледна как мел и в глазах испуг, смятение девушки мгновенно передалось и ей.
– Что стряслось, Теодора? Отчего ты плачешь? Что тебя так расстроило?
Теодора стояла посредине нарядной спальни, отделанной зеленоватым штофом и украшенной множеством дорогих вещиц и произведений искусства, и не знала, с чего начать, как рассказать этой благородной чете с таким утонченным вкусом о жестоком насилии и погроме в центре города, свидетельницей которого она только что стала. И не могла сразу найти слова.
Губы ее дрожали, она смотрела на Урсулу.
Урсула, глубоко обеспокоенная, ждала, глядя на девушку. Теодора была ее подопечная, она забрала девушку к себе в дом три года назад после смерти ее матери, фрау Розы Штейн, вдовы доктора Иоганна Штейна. До своей смерти в 1933 году доктор много лет был преданным домашним врачом Вестхеймов. К Вестхеймам Тедди переселилась в шестнадцать лет. Урсула исполнила свое обещание, данное у смертного одра ее матери, позаботиться о девушке до ее совершеннолетия или замужества. К своему слову Урсула относилась со всей серьезностью, и хотя Тедди была няней Максима, ее окружали величайшей добротой и лаской, почти как если бы она была членом семьи.
– Тедди, дорогая, – сказала Урсула мягко, – наконец расскажи нам, пожалуйста, что с тобой приключилось?
Теодора согласно кивнула, и слова хлынули из нее неудержимым потоком.
– Там… На улицах… Наци совсем спятили… – сбивчиво начала она. – Ужас, что они вытворяют. Грабят еврейские лавки. Колотят витрины магазинов, кафе. Вламываются в жилые дома. И они сожгли центральную синагогу. Сожгли ее дотла. Я видела все это собственными глазами!
– О Господи! Боже милостивый! – только и восклицала Урсула. Ее лицо стало пепельно-бледным, дрожь пробирала все ее существо. Чтобы не упасть, она держалась за спинку стула, и предчувствие беды, которое она старалась подавить в себе на протяжении многих недель, вновь навалилось и камнем легло на грудь.
Она перевела испуганный взгляд на Зигмунда. Супруги смотрели друг на друга, не в силах поверить услышанному. Они были в ужасе.
Снова обращаясь к Тедди, Урсула сказала:
– Слава Богу, ты хоть не пострадала. Ведь нет, правда?
– Да-да, фрау Вестхейм.
– Ты же была не одна, верно, Тедди? – захотел уточнить Зигмунд.
– Я была с Вилли, герр Вестхейм.
– С Вилли? – переспросил он.
– Сын профессора Герцога, – торопливо пояснила Урсула. – Он студент университета и почти год встречается с Тедди по выходным дням.
– Да, я помню. – Зигмунд вновь сосредоточил взор своих ярко-синих глаз на Тедди. – Как же ты добралась домой? Как вам удалось проскочить через толпу?
– На мотоциклетке Вилли. Он мчал как сумасшедший. Но иначе было нельзя. Это был какой-то кошмар, просто ужас, в особенности на Ку'дам и на Фазаненштрассе.
