Барбара Хоуэлл - Прогулочки на чужом горбу

Не хочу снова растравлять себя жалостью к ней, да и она, по-моему, в сочувствии не нуждается. Сказала же она, что это произошло с какой-то ее подругой. Опять же предположение, что женщина, которой перевалило за сорок, может женить на себе пятидесятилетнего мужчину, заявив ему, что забеременела, кажется совершенно нелепым, так что совет мой мудрым никак не назовешь.

Мне уже не так хочется насолить ей. Она часто использовала меня в своих целях, это верно, но не мстить же ей за это всю жизнь. Похоже, я начинаю ее прощать.

Иногда я испытываю к ней то же, что испытывала бы к своей дочери Роберте, если бы ей довелось пережить подобные кошмарные испытания или не иметь возможности родить желанное дитя. Хотя я склонна думать, что на самом деле Джой могла бы иметь детей и истинная причина ее неудач — не тот подпольный аборт, который ее мать якобы вынудила сделать, когда Джой было всего шестнадцать лет, а то, что она прибегала к помощи противозачаточных средств и уже по собственной воле прошла через множество абортов. Сдается мне, что еще задолго до того, как она вышла замуж за Джефри Касл-мэна, Джой сделала свой выбор: жить, добывая средства к существованию всеми правдами и неправдами, ни в коем случае не обременяя и не связывая себя воспитанием детей. Теперь она раскаивается, что выбрала этот путь, и потому мне жаль ее. Мне кажется, в глубине души она такая же женщина, как и другие, ей хочется иметь своих детей, любить их, растить по своему образу и подобию.

Я так и вижу их: двух девчушек-подростков — у нее наверняка были бы девочки — звонкоголосых, с круглыми хитрыми мордашками, ловко вытягивающих из своих предков то, что им хочется, хотя они этого и не заслужили. Как бы они любили Джой, веселясь и изобретая разные шалости вместе с ней. Одна бы уже сочиняла рассказы, а другая шла в гости с пакетиком презервативов в сумочке и была в курсе всех закулисных сплетен, которыми охотно делилась бы со всем светом.

— А где сейчас твои ребята? — спрашивает она.

Я смотрю на часы:

— Роберта еще в школе. И если не задержится в дискуссионном клубе, вернется около четырех.

— А Гарольд?

— Он в Чоуте. Разве я тебе не говорила?

— Его взяли в Чоут?

Я счастливо киваю головой.

— Он у меня умница.

— А Кеннет когда придет?

— Он отправился в Канзас-Сити — в связи с тем музеем, который там строят.

— О-о.

Я отворачиваюсь — слишком уж много страдания в нервных движениях ее рук. Она не плачет, не борется со слезами и вообще не строит из себя мученицу, как обычно. Ее неподвижный взгляд устремлен на сияющую на мраморном пьедестале фигурку работы Бранкузи — самое ценное приобретение Кеннета.

Господи, как мне повезло! Почему судьбе было угодно одарить меня и детьми, и всеми жизненными благами, в то время как Джой всего этого лишена? Может, потому, что каждый получает по заслугам? Потому что она холодна и бессердечна, и это каким-то таинственным образом мешает ей выносить ребенка?

Но бессердечие может быть порождено и судьбой. И я, будь я дочерью Мэдди Болингброк и Теренса Клера, вела бы себя точно так же? Может быть, не ее вина в том, что все так сложилось?

Кто я, чтобы судить о таких вещах? Я умею лишь рисовать фрукты, цветы и насекомых.

— Я знаю, оба они вырастут замечательными людьми, — говорит мне Джой. В ее голосе совершенно отсутствуют обычные для нее льстивые интонации. Она произносит это бесстрастно, не преследуя никакой тайной цели, просто констатирует факт. Она проиграла. А я победила.

У меня, никому не известной художницы, уроженки Среднего Запада, выросшей в семье, где не было ни скандалов, ни знаменитостей, есть и благодарные дети, и любящий муж, и деньги на счету в банке. Я просыпаюсь каждое утро, чувствуя себя счастливой, готовлю себе кофе в своей уютной, нарядной кухоньке и пью его, листая «Таймс» в гостиной, стараясь не обращать внимания на ее холодное серое однообразие.

А в это самое время на другом конце города одинокая бездетная авантюристка, сидящая сейчас рядом со мной, помешивает свой растворимый кофе в треснувшей кружке и лихорадочно соображает, как бы пробудить к жизни свои былые чары и заарканить мужчину, который живет этажом выше и вполне может оказаться еще большим неудачником, чем она сама.

И хотя Джой постоянно твердит, что Скотт, с его лицом Грегори Пека и независимым умом, кажется, «Бог мой, просто настоящим аристократом», я давно уже поняла, что личность он в сущности сомнительная.

Он родился в штате Миссисипи, вышел из низших слоев среднего класса и, покинув родимый дом, устроил свою жизнь совсем неплохо. Нужно было обладать не меньшей, если не большей, чем у Джой, смекалкой, чтобы добиться руки величественной Маризы. И совершенно неудивительно, что эта северная царица вышвырнула этого типа, весьма напоминающего фолкнеровского Сноп-са (хотя тут ситуация обратная), когда дети подросли. (Я давно поняла, что его версия о том, что решение о разводе было принято с «обоюдного» согласия — чистейшая ложь. Какой мужчина будет писать две тысячи страниц о женщине, которую сам бросил?) Удивляет другое — что целых двадцать шесть лет его терпели в этом доме с огромным количеством слуг и зеленых газонов. Может быть, наконец Джой нашла себе достойного соперника?

Хотя с моей стороны это только догадки, поскольку до сих пор я его еще ни разу не видела. А очень хотелось бы. Может статься, он обронит случайно какое-нибудь замечание, подтверждающее мои предположения. Однако Джой не торопится знакомить нас — вот если бы и Кеннет присутствовал при этом. Но этот вариант пока что не устраивает меня.

Мы обе без слов понимаем, что я не потерплю ее присутствия в одной комнате со своим мужем. (Именно страх, что они с Кеннетом могут случайно встретиться.

вынуждал меня так долго тянуть с приглашением.) Постоянные ее предложения «встретиться как-нибудь вчетвером» и назойливые намеки на знакомство ее Скотта Арнольда с влиятельными деловыми людьми, ищущими архитектора для строительства торговых центров, сулящих многомиллионную прибыль, наталкивались на глухую стену молчания.

Сознаюсь, что препятствие ее встрече с Кеннетом с моей стороны является своего рода местью. Лишая ее доверия, то есть того самого материала, с помощью которого ей удается дурачить других, я причиняю ей страдания, по меньшей мере — вызываю в ней раздражение. При этом я даже чувствую себя слегка виноватой, словно богачка, которая не дает корку хлеба нищему. Виноватой, но не слишком. Пусть поголодает. Или поищет себе другую кормушку — другую дуру, которой можно наврать с три короба. Только вряд ли она ее найдет. На этот счет есть у меня кое-какие сомнения.