Даниэлла Вуд - Пугалки для барышень. Не для хороших девочек

— Это с ней сделал ты?

— Что?

— Это ведь ты сделал?

— Что сделал?

— Я знаю, как выглядит женщина после того, как ее ударил мужчина. Прекрасно знаю. Именно так.

— Мама!

— Я не могу. Просто не могу, — сказала она, встала из-за стола и взяла свою нетронутую тарелку и мою.

Она выбросила наше мясо с овощами в мусорное ведро. Со звоном упала крышка. Когда мы уходили, она стояла над ведром, хватая воздух ртом, чтобы не разрыдаться. На темной дорожке перед домом я залилась краской стыда.

У волка есть зубы

Его верхние резцы действительно были чуть наклонены внутрь, так что клыки заметно торчали. Но укусили меня не они, а белый косяк двери в спальне. Я врезалась в него с размаху, крутясь волчком, словно дервиш. Надбровная кость хрустнула от удара. Кожа была рассечена, хлынула кровь — неожиданно темного цвета. Когда я съехала на пол по стене, на ней осталась красная полоса.

Я провела выходные дома, у моих родителей. Я мчалась на север от города на своей старой малолитражке, но все время со страхом думала о том, что найду по возвращении. На этот раз вместо джина была текила. На этот раз мои руки сразу поднялись сами собой в наивной попытке защитить лицо. Я почувствовала дикий выброс адреналина в кровь, когда он крепко схватил меня за оба запястья.

— Значит, все-таки вернулась, снизошла до меня? Зачем?

— Не знаю, — вскрикнула я, чувствуя, как в висках пульсирует кровь.

— Ты любишь их больше, чем меня!

— Да, больше, гребаный придурок!

Он рванул меня к себе и резко оттолкнул. Я отлетела, закружившись, будто в неистовом танце, и врезалась в дверь лицом.

Когда ко мне вернулось сознание, я лежала, а надо мной что-то двигалось. Игла приближалась прямо к моему глазу. Медленно-медленно, оставляя достаточно времени для предчувствия боли.

— Закрой глаза, — сказала медсестра из белой пустоты.

Но я не могла. Как будто желе или какая-то водянистая, стеклянная жидкость превратила мое глазное яблоко в шар, и теперь, если игла промахнется, он вытечет, и останется только скользкая белая оболочка, как рыбья чешуя, брошенная в сточный желоб.

Но игла не промахнулась. Она притупила боль, так что, когда показалась вторая игла, которая тянула за собой черную нитку, я почувствовала только, как врач тянет ее, зашивая мне кожу между бровями. Когда он закончил, то разрешил мне сесть, чтобы посмотреть на себя в зеркало.

Рана заживет со временем, станет почти незаметна и превратится в бледный шрам в форме полумесяца. Настанет день, много позднее, когда я покрашу отметину-полумесяц в синий цвет и наряжусь девой из Авалона. Но пока это выглядит как уродливая рана со сморщенными краями и рядом стежков посреди лба, между глазами, заплывшими от багрово-фиолетовых синяков. Лоб у меня страшно распух. Под опухолью над распухшей бровью скрывается тонкая трещина, которую выявил рентген, но в зеркальном отражении я вижу у себя на лбу не гематому, а клеймо, настоящую печать рабства.

Меня не выпустили из больницы, пока я не повидалась с консультантом по домашнему насилию. Это была женщина немногим старше меня в бондане в горошек, из-под которой выбивались длинные светлые волосы. Она совершенно не стеснялась своего провинциального акцента и говорила на диалекте грубой правды, не выбирая слов. И мне некуда было деваться от их обескураживающего смысла, как бы ни пыталась я ходить вокруг да около своей проблемы.

— Он опять тебя отлупит, — сказала она.

Я возразила, что теперь знаю, как этого избежать. Просто мне в такие моменты следует держать язык за зубами. И не провоцировать его, когда он пьян. Она смотрела на меня устало, со снисходительной улыбкой, и я вдруг как бы услышала себя со стороны. В воздухе повисла тишина. Моя собеседница бросила взгляд на часы и сказала, что я свободна, однако желательно, чтобы меня кто-нибудь встретил:

— Может, твоя мама?

Я отрицательно помотала головой.

— Тогда кому ты можешь позвонить?

Мне некому было звонить. За пожелтевшей занавеской отделения скорой помощи сновали люди, но среди них не было видно ни одного родного лица. Я была одна. В больницу меня доставили полицейские, которых вызвала повариха из пиццерии. Когда мы ехали на машине в больницу, один из них сидел рядом со мной на заднем сиденье, стараясь унять кровь из моей раны своим носовым платком.

— Неужели у тебя никого нет? — спросила напоследок женщина в бандане.

На все белом свет мне нужен был только он один. Мне было холодно, я дрожала, как в лихорадке, и мне нужен был только он. Мне захотелось поцеловать его в губы, а потом впиться в них зубами со всей силой страсти так, чтобы из его рта фонтаном брызнула кровь. Но вместо этого я вызвала такси и поехала к подруге, которая, я была в этом уверена, не станет терзать меня лишними вопросами.

Утром следующего дня я проснулась поздно. Помылась, влезла в одолженные у подруги вещи и вернулась в нашу квартиру за пиццерией. Он спал. Я посидела рядом с ним на краю кровати, наблюдая, как подергивается во сне его лицо. Пушистая Гелфлинг, лежавшая у него в ногах, презрительно покосилась на меня желтым глазом, как будто ей уже было известно о моем решении.

У волка есть сердце

В тот год, когда я брала у него уроки анатомии волка, бывали мгновения, когда мне почти удавалось увидеть его сердце. Только на секунду — трепещущее красное сердце под темной, покрытой густой шерстью шкурой. Сегодня я с трудом припоминаю, как оно выглядело. Но я его точно видела. Я уверена в этом.

Долгосрочные обязательства

Мелководье супа

Сидя за столом друг против друга в десять минут девятого вечера, в день второй годовщины их знакомства, Паула и Уилл напоминали пару до предела надутых газом воздушных шаров. Обоим хотелось сказать друг другу что-то важное, слова уже вертелись у них на языке и нетерпеливо ожидали возможности вырваться наружу. Их буквально распирало от желания выговориться. Паула и Уилл так сосредоточились на растущем в душе волнении, что даже не заметили официантку. Бульон, казалось, сам по себе возник перед ними на столе в глубоких белых тарелках.

Может быть, именно поднимавшийся от бульона пар заблокировал ожидавшие команды «на старт, внимание, марш» слова том, что наступил момент истины. А может, это был запах горячих булочек с хрустящей корочкой на блюдцах? Во всяком случае, когда Паула и Уилл взялись за ложки, слова, застоявшиеся, кок скаковые лошади, уже готовы были стартовать с их языков в направлении губ. Стоило Уиллу и Пауле приоткрыть рты, чтобы вдохнуть немного воздуха, как томившиеся в неволе слова, воспользовавшись этой возможностью, галопом вырвались на свободу.