Татьяна Туринская - Сволочь ты, Дронов!
Дронов тяжко вздохнул:
— Эх, мать, это я теперь понимаю. А тогда… Да и не мог я. То есть теперь понимаю, что очень даже мог, а тогда… Формально — да, не мог. Перевода в Москву ждал. Мне ж еще чуть-чуть совсем оставалось ждать.
— Ничего себе чуть-чуть, — фыркнула Анастасия Григорьевна. — Четыре года уж прошло, а ты по сей день тут околачиваешься.
— Да нет, мать, я б уже давно в Москве был. Сам отказался. Нет, чтоб понять, нужно с самого начала рассказывать, да только история моя некрасивая. Впрочем, чего уж теперь-то? Я ведь, мать, с Валентиной в фиктивном браке состоял. Продал душу, можно сказать, за карьеру. Не столько даже за карьеру, сколько… Понимаешь, армии испугался, смалодушничал. Решил пересидеть за широкой спиной Валькиного родственника. Ты думаешь, я сам такой умный да удачливый, что меня уже в двадцать семь в директорское кресло посадили?! Какой там! Это называется — удачно подженился. Я ведь ее даже не знал до женитьбы. Валька ведь беременная была, да не от меня, от какого-то орла залетного. Она ж из деревни, а там с этим делом строго. Вот я своей фамилией и поделился, чтобы ее камнями в деревне не закидали. А ее родственничек меня за это в дамки продвигал. Мы с ней фактически соседями жили за крайне редкими исключениями. Матвей случайно родился, можно сказать, ветром надуло. А на самом деле мы с ней практически чужие люди. Она изначально на меня не слишком-то и рассчитывала. Не семья, а одни сплошные договорные отношения. А тут Аля твоя… Мне, мать, и по сей день за тот случай стыдно. Можешь не верить, но Алька-то ни в чем не виновата — мы с ней даже знакомы не были. Представляешь, я ведь зашел проверить, как у вас антенна работает! А тут она. Такая… Не знаю, как тебе объяснить. Никогда в жизни ничего подобного не испытывал, никогда сволочью не был. А тут просто не смог сдержаться, мозги туманом затянуло. Не соображал, что творю. И тут ты. Стыдуха — словами не передать! До сих пор стыдно!
Дронов замолчал. Молчала и хозяйка. За все годы, сколько Анастасия Григорьевна знала Дронова, никогда не заходил разговор о том случае. Кто старое помянет — тому глаз вон. И чего вспоминать? Ну было и было. Знать, так надо было. А иначе кто знает, как бы их с Алькой жизнь сложилась? Глядишь, Алька и по сей день работала бы на почте за сущие гроши, да влачила бы жалкое существование. Благодаря тому, что случилось, и Анастасия Григорьевна стала жить по-человечески. Из булочной она давно уволилась — силы уж не те, чтобы шваброй целый день махать. Правда, совсем без работы сидеть не умела — устроилась в своем же доме подъезд от посторонних охранять, только называли ее не охранницей, не дежурной, а по-заграничному — консьержкой. Платили, правда, за это дело копейки-грошики, да ведь разве она ради денег работала-то? Вовсе нет. Дочка, слава Богу, в люди выбилась, денег на мать не жалела. Да и Дронов не оставлял старушку без поддержки. Просто боялась тетка Настасья без дела оставаться. Говаривала бывало: 'Вот придет за мной смертушка, в дверь постучится, я открою — и всё, и уже не спрячешься от нее, не убежишь. А так придет смерть, а меня дома-то нету, на работе я, какой спрос? Постучит-постучит, погремит костями, да и отправится дальше по делам своим смертным'.
Сама не заметила Анастасия Григорьевна, как Дронов из соседа превратился в самого близкого человека, почти родного. Дочку-то вырастила — та и упорхнула из гнезда. А сынок — вот он, рядышком. Жаль, конечно, безумно жаль, что у них с Алькой не сложилось, но Анастасия Григорьевна так была благодарна Дронову за то, что он не оставлял ее без внимания, что и в самом деле считала его практически сыном. А теперь и вовсе решил душу перед нею раскрыть. Старушка сидела, затаив дыхание, опасаясь спугнуть откровенность Дронова.
— А потом, — вновь заговорил Дронов, — потом как с ума сошел. Света белого не видел. С утра до вечера в голове занозой сидела. Умом понимал, что соплюшка еще, нельзя ее трогать, не для меня девка растет. Да только не всегда ведь получается по уму жить. Ну, а дальше ты сама знаешь. Хочу только, чтоб ты знала — я не собирался всю жизнь ее в любовницах держать, я хотел только дождаться перевода в Москву, а там…
— Так а ты ей-то свои планы озвучивал? Она мне никогда ничего об этом не говорила. И про Валентину твою первый раз слышу. И про Маринку не догадывалась. Только удивлялась — как же так, на тебя девка совсем ведь непохожа. А оно вона как…
— Ничего я ей не говорил, — покачал головой Дронов. — Стыдно было в малодушии своем признаваться. Ну ты сама посуди — как я мог ей признаться, что отсиживаюсь за чужой спиной?! Она ж во мне сразу бы разочаровалась! Нет, мать, ничегошеньки я ей не говорил. Просил только подождать пару лет.
— Я, Володенька, старая совсем, давно седьмой десяток разменяла, с первого раза не всегда понимаю. Ты вот все про два года говоришь, а прошло четыре. Где ж она, Москва-то твоя?
Дронов усмехнулся:
— В прошлом, мать, в прошлом моя Москва. Как и Аля. Мне ж без нее ничего не нужно, ни Москвы, ни каких других радостей жизни. Развелся я с Валентиной, мать. Сразу, как Аля уехала, и развелся. Смысла уже вроде как и не было, но не мог больше. Просто не мог. Видеть Валентину не мог, понимаешь? Потому что если бы ее не было, я бы Альку не отпустил. Глупо так все вышло… Ну а раз развелся, кто ж меня в Москву теперь переведет? Госкомспорт по сей день без меня обходится. Меня ж ее дядька сразу предупредил — помогать буду до тех пор, пока ты будешь с Валентиной. Не стало Валентины — не стало и волосатой руки.
— Вот оно что, — протянула Анастасия Григорьевна. — А я то думала, что она просто к матери поехала так надолго.
— Так она и поехала к матери, — подтвердил Дронов. — Только насовсем. Дети со мной остались — что им в деревне делать? Пропадут. На каникулы ездят — и хватит. Маринка уже совсем взрослая, заневестилась уж. Еще год-другой — и замуж выйдет. А мы уж с Матвеем вдвоем останемся.
Опять воцарилась тишина. Дронов только поглаживал журнал, любовался глянцевой Алькой. А Анастасия Григорьевна недоуменно хлопала глазами. Потом спросила:
— И что? Дальше-то что?
— Как что? — удивился Дронов. — А дальше — всё. Валентина — в деревне, мы с детьми здесь. Работаю все там же — чего еще? Все нормально, мать, все нормально.
— Всё?! — воскликнула Анастасия Григорьевна. — Дурак ты, Володенька! Ты же должен был раньше обо всем рассказать! Алька ж ничего не знает! Знала бы — сроду за Загорульку своего не пошла. Надо ей сообщить. Что ж ты не поехал, не забрал, не объяснил?!
— А зачем? — как-то преувеличенно спокойно ответил Дронов. — Что это меняет, если она меня ненавидит?
— Ну что ты такое говоришь, глупый?! За что ж ей тебя ненавидеть?
