Татьяна Туринская - Спроси у зеркала
Путь их домой обычно пролегал через какое-нибудь уютное кафе с неплохой кухней, или же, как в далеком нынче детстве, обедали у Дидковских, где их всегда ждал шикарно накрытый Люсей стол. В результате до родной квартиры Лариса добиралась не ранее семи-восьми часов вечера, сытая и уставшая, когда уже не хотелось ни приключений, ни свежих впечатлений. Расслаблялась в любимом кресле перед телевизором, не догадываясь, что именно сейчас-то у Валерки и начинается самое интересное. Так же, как не догадывалась и о том, что расписание у них совпадает совсем не случайно. Не подозревала, что лень ее вселенская так же была тщательно вписана в плотное расписание предусмотрительным и расчетливым Дидковским. И в голову не приходило, что таким способом Валерка вовсе не заботится о подруге, а оберегает ее от появления в ее жизни какого-либо интереса. Потому что любой интерес, даже не связанный с представителем мужского пола, для Дидковского был крайне опасен. По его замыслу, Ларочка до самого замужества должна была просидеть в уютном кресле в четырех стенах, не зная и не ведая, что по большому счету творится в мире. И пусть в результате его 'опытов' она превратится в аморфную инфантильную барышню — что с того? Ему-то это только на руку, что может быть лучше и удобнее 'домашней' супруги?
И, на удивление, его план срабатывал безотказно. Лариса действительно стала аморфной домоседкой, вяло отмахивающейся от навязчивой матери, назойливо рекомендующей ей почаще бывать среди людей. Весь первый курс, образно говоря, так и просидела перед телевизором. До самых летних каникул, когда в очередной раз поехала в Сочи с Дидковскими, где привычно нежилась под южным теплым солнышком и ласковыми Валеркиными руками, аккуратно и трепетно втирающими в ее кожу защитный крем.
А осенью все изменилось. Изменилось резко и вдруг, неожиданно для всех участников событий. Для кого-то неожиданность оказалась приятной, для кого-то — пугающе-ужасной. Осенью в Москву вернулся Генка Горожанинов.
За два года, проведенных на чужбине, Гена повзрослел и в некотором роде возмужал. Из домашнего мальчика, почти что маменькиного сынка, он превратился в самостоятельного мужчину. Пусть еще очень молодого, но взрослого. Может быть, в Америке люди взрослеют раньше и быстрее, может быть, просто за два года Валерка, Лариса и Сливка его основательно подзабыли, но каждый из них вынужден был признать — Горожанинов изменился кардинально. И совсем не в худшую сторону.
Внешне Гена стал, наверное, еще красивее, чем был раньше. Отлично сложенный, загорелый, гладко выбритый и коротко остриженный — словно сошел с обложки глянцевого журнала. Если бы не рост, скромно именующийся 'чуть выше среднего', Горожанинова нынче смело можно было бы причислить к первым красавцам отечества. А может, это опять же была всего лишь затейливая игра памяти? Может, они просто забыли, каким Генка был раньше? А может, шарма ему добавляла уверенность в себе? Именно уверенность, ведь раньше Горожанинов был скорее самоуверенным, и самоуверенность его держалась сугубо на осознании собственной неотразимости. Теперь же от двадцатидвухлетнего Генки веяло уверенностью не в собственной красоте и неотразимости, а в силах, в своей способности изменить мир. Глядя на него теперь, хотелось немедленно предоставить ему недостающую точку опоры, дабы он прямо тут же, на глазах изумленно замершей публики, перевернул мир.
Вопреки собственным ожиданиям, Дидковский не обрадовался возвращению единственного друга. Увидев самодовольную Генкину физиономию, Валерка занервничал. Почему-то раньше он никогда особо не задумывался, что внешностью они с Генкой разительно отличаются друг от друга. Теперь же понял, что на Генкином фоне он будет выглядеть еще более уродливо, чем выглядел до сих пор. И если Ларочка Лутовинина раньше не обращала внимания на его более чем скромную внешность, то теперь, увидев его рядом с возвратившимся в родные пенаты Горожаниновым, непременно почувствует к нему отвращение. В лучшем случае. Потому что в худшем она почувствует к нему жалость, а этого Дидковский перенести бы не смог. И уж естественно присутствие рядом Горожанинова резко снижало его шансы на успех внедрения в жизнь многолетнего плана по присвоению Ларочке фамилии Дидковская.
Сонное царство на Строгинском бульваре закончилось. Сливка, только-только, казалось бы, привыкшая жить без любимого Геночки Горожанинова, словно сошла с ума. Телефон в квартире Горожаниновых трезвонил без умолку с утра до вечера — Юлька требовала к себе внимания.
Горожанинов, в свою очередь, не смог не заметить произошедших со Сливкой перемен. Если раньше он практически и не смотрел в сторону противной девчонки-липучки, разве что позволял себе периодически пользоваться ее болезненной к нему склонностью, то теперь был вынужден признать — а ведь выросла девка, ведь вся в соку! При взгляде на грудастую Юльку, образно говоря, слюнки текли, и память услужливо вытаскивала на свет смутные ощущения тепла и податливости ее тела в темном прохладном подъезде. И его собственное тело живо отзывалось на эти воспоминания. И он, пожалуй, с величайшим удовольствием восстановил бы практически утраченный статус-кво, наведавшись по старинке в ее парадное. Если бы не одно 'но'.
Увидев Ларочку, Горожанинов буквально обалдел. Его мозг категорически отказывался признать в этой неземной орхидее, в этом шедевре Творца Небесного ту незаметную подружку, привычную, как мама с папой, как Валерка Дидковский, ту полусестричку-полудруга, ту самую Лариску Лутовинину, которой так, кажется, давно носил тяжелый портфель из школы до гостеприимной квартиры Дидковских. Ту самую Лариску, что участвовала в их детских шалостях, ту, что тихонечко возилась с куклой на диване, пока они с Валеркой разглядывали книжку с фотографиями и техническими характеристиками оружия, ту, что, кажется, всегда, всю жизнь была рядом. Нет, нет, этого не может быть! Или это не та Лариска, или же Генке приходилось признать, что все двадцать два с лишним года жизни был полным идиотом и слепцом, иначе как же он мог не разглядеть эту неземную красоту, как он мог не влюбиться раньше в эту хрупкую девочку, в этот небывалый, нереально-восхитительный цветок?! Генка пропал.
Пропала и Лариса. Только теперь, в восемнадцать лет, ее сердце наконец-то проснулось. Впервые в жизни почувствовала в душе какое-то странное волнение, трепет, неуютную дрожь. Разум мутился от желания чего-то неизведанного, непознанного, запретного. Впервые в жизни Ларочка, казалось, осознала себя женщиной. Невероятного труда ей стоило при первой же встрече, когда собрались, как бывало когда-то, за большим гостеприимным столом в гостиной Дидковских, делать вид, что ничего особенного не происходит, что это никакой не незнакомец, а самый что ни на есть обыкновенный Генка Горожанинов. Тот самый Генка, друг детства, знакомый и изведанный, изученный вдоль и поперек, 'от' и 'до', как собственная ладошка. Пыталась сдержать блеск темных влажных глаз при взгляде на нежданного уже гостя, да стоит признать, что удавалось ей это не так хорошо, как бы она того хотела. По крайней мере, Сливка и Валерка Дидковский сразу насторожились. Однако ни Ларочка, ни Генка этого даже не заметили.
