Катажина Грохоля - Я вам покажу!
Я вернулась домой и задумалась: а что, если и мне сходить к гадалке? Это, наверное, незабываемое событие в жизни каждой женщины. А потом вернулась Тося и сказала, чтобы я сходила на фильм, который они посмотрели с Исей, потому что они не поняли, о чем там шла речь – что происходило по правде, а что в воображении и что в самом конце, когда герой, приговоренный к смерти…
– Не рассказывай мне фильм, который я хочу посмотреть! – заорала я на Тосю и заткнула уши.
Вся время одно и то же. Тося рассказывает мне, чем закончится фильм, который я хочу посмотреть, и книги, которые я как раз читаю. А потом она еще обижается, что я не хочу с ней разговаривать. Ну и жизнь!
– Ися говорит, что случится какая-то беда у нас в деревне. Ей сказала мама, а маме – гадалка. И не носи этот свитер, я уже тебе говорила, – сказала моя дочь обиженным тоном. – Выглядишь в нем так, как будто в тебе на десять килограммов больше.
Вот я и получила по заслугам. А ведь могла бы, в конце концов, выслушать, кто кого убил и кого приговорили. Ну и жизнь!
Сегодня я получила новехонький загранпаспорт. Выяснилось, что я напрасно его делала, потому что, как только мы войдем в Евросоюз, каждому все равно придется делать совершенно другой. Что не предается широкой огласке, чтобы люди не начали нервничать. Люди и так нервничают, и я не пойму, почему из этого делают тайну.
Голубой наконец сел за чей-то чужой компьютер в какой-то чужой стране и написал:
Дорогая! (это уже лучше)
Как только ты исчезла из поля зрения в аэропорту, а скорее это я исчез из твоего поля зрения, начались проблемы. Я необдуманно купил тебе в дьюти-фри в Варшаве маникюрный набор, и это была первая ошибка. Когда просвечивали багаж, оказалось, что я должен не скажу сколько денег выбросить на улицу, вернее, в мусорную корзину, стоящую рядом, и не помогли никакие объяснения, что это для тебя. Меня вообще не стали слушать, а только тыкали пальцем в какую-то инструкцию, на которую я не обратил внимания: «Запрещается провозить в ручной клади любого рода режущие и колющие инструменты, а также их разновидности, как то: кинжалы, бритвы, шпильки, цепи…», и черт знает что еще. Тогда я попросил вернуть мне чемоданы, сданные в багаж, но оказалось, что это уже невозможно. Я едва не опоздал на посадку, потому что пытался вступить с ними в переговоры, я вообще готов был не лететь, когда мне начали рассказывать, что я могу пилку для ногтей использовать в самолете в качестве оружия. Не стоит говорить о том, что сразу же после взлета нам принесли обед, а к нему самые обычные металлические вилки и ножи. Если бы я не был так взбешен, то, может быть, посмеялся.
Не успел я оглянуться, как мы уже были во Франкфурте. Ты знаешь, что я очень люблю летать, но немцы устроили мне такое фантастическое зрелище, от которого мой запал очень даже поостыл. Мне представился случай увидеть в крупнейшем европейском аэропорту горящий самолет и три подразделения пожарной службы, которые умело пытались справиться с огнем. И когда им это почти совсем удалось, самолет начал снова гореть, а они по новой принялись тушить его пеной. Я стоял как вкопанный у окна и думал, как бы побыстрее отсюда добраться до города, сесть в поезд и наземным транспортом вернуться на родину, которая имеет тот плюс, что там есть ты. Как выяснилось, это были всего лишь учения, но представляю себе, что было бы с тобой, если бы ты летела вместе со мной… если даже я был не cool[16].
Cool, cool! Достаточно было чуть-чуть пожить с Тосей, и он уже пишет, как она. С той лишь разницей, что Тося мне не пишет.
Но я рада, что мы гораздо больше похожи друг на друга, чем я думала. Я тоже не cool. He потому, что я что-то имею против cool – а просто не очень понимаю, что значит быть cool. Улины дочери сказали, что президент – cool, и папа римский – cool, и Ясек из 11-го «А» класса лицея тоже cool, а ведь они все совершенно разные. А я ничуть не похожа ни на одного из них – у меня даже пол другой. Вывод напрашивается сам собой: уж я точно не cool, – и это нас роднит с Адасиком. Но, к чертям собачьим, ведь это ничуть не любовное письмо!!! Ни в коей мере! За исключением одного придаточного предложения: «…которая имеет тот плюс, что там есть ты».
А может быть, я теперь должна это письмо распечатать на принтере и положить в конверт, написать на конверте свой адрес и спрятать к себе в стол?
ЗЛАТЫЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ
– Мамуля! – Тося вошла в кухню и села напротив меня.
Я принесла из редакции семьдесят писем, они лежали на столе, часть из них уже была вскрыта, а я занялась вещами более важными – принялась опустошать холодильник. В отличие от ответов на семьдесят писем эта деятельность дает ощутимый результат.
– Мам…
– Что, дорогая? – слащаво спросила я, потому что почувствовала кожей: у дочери ко мне какое-то не требующее отлагательства дело.
– Можно устроить день рождения?
Кусок хлеба с сыром и майонезом замер у меня на полпути ко рту.
– Кому? – вяло поинтересовалась я.
– Себе, – ответила Тося и удивленно посмотрела на меня.
День рождения! Ну конечно, моей дочери исполняется восемнадцать лет!
Но до дня рождения еще три недели!
– Ты забыла, да?
Нет, не забыла. Ни одна мать не в состоянии забыть день, когда рожала ребенка. Производила на свет. Для себя или для всего мира. Или для какого-нибудь Якуба, который потом ее бросит.
Этот, теперешний Йолин, в минуту ее рождения еще был заботливым отцом. Когда у меня ночью начались боли и я его разбудила, он сказал:
– Дорогая, не волнуйся, я рядом! – И повернулся на другой бок.
Разве можно забыть ту ночь? Никогда!
Я помыла голову, исходя из того, что при родах самое главное – прическа. Под утро накрасила ногти на руках и ногах, что заняло у меня еще два предрассветных часа, в то время как мой Эксик заботливо бодрствовал возле меня, похрапывая в свое удовольствие. Попробуйте-ка покрасить ногти, если каждые полторы минуты у вас идут схватки! Когда я снова его расшевелила и сообщила, что схватки повторяются уже каждую минуту, он как ошпаренный выскочил из постели и начал орать, что я легкомысленная, потом побледнел и ему стало плохо. Я позвонила родителям. Отец, не успев даже рассказать, что бы он сделал на моем месте, по-видимому, тоже побледнел, а мама вызвала такси, и меня отвезли в роддом. В девять утра Тося слабым криком возвестила: вот я – явилась на этот свет, а Эксик промаялся в приемном покое до двух – его-то никто не известил, что все произошло так быстро, а претензии он высказал мне. Эх, времечко…
Было это почти восемнадцать годков назад, а кажется, будто вчера. И сейчас сидит передо мной почти взрослая женщина, а порой совершенный ребенок и сообщает, что пригласит домой ораву таких же молодых и буйных людей. Как учит жизненный опыт, нагрянет их человек пятьдесят, а мне придется их кормить, и они, несомненно, тайком от меня принесут алкоголь в разных пакетах и сумках, а может, не дай Бог, и травку, надринькаются, накурятся, разнесут наш маленький дом, и у меня будет уйма хлопот.
