Искушение для грешника (СИ) - Саша Кей
И меня уже не беспокоит, что ладони Раевского под футболкой поддерживают тяжелую грудь, а подушечки пальцев гладят напрягшиеся соски. Все возбуждение, испытанное мной в ванной, возвращается с утроенной силой. Я таю от каждого прикосновения.
Освободившимися руками, потому что все выпадает из ослабевших пальцев, я скольжу по широкой гладкой груди и обхватываю Олега за шею. Чтобы ощущать его полнее, чтобы быть еще ближе, чтобы самой найти в нем опору. В эту бездну всегда падают двое, и я хватаюсь за него крепче, чтобы оставаться рядом с ним в этом водовороте.
Раевский подхватывает меня под попу и усаживает прямо на стол. Жалобно звякают сдвинутые тарелки, но нам нет до них дела. Впиваясь пальцами мне в ягодицы, Олег притискивает бедра все ближе к себе, и там, где наши сути прижимаются друг к другу, становится горячо. Не разрывая поцелуя, Олег пробегает пальцами по позвонкам и кладет руку мне на затылок. Задравшаяся футболка спереди позволяет нам прижиматься кожа к коже. Я неосознанно трусь об Олега грудь, вызывая в нем ответную реакцию: Раевский вжимается стояком мне в пах.
Томление, овладевшее мной, такое вязкое, что даже звук телефонного звонка прорывается в мое сознание прорывается с трудом.
— Тебе звонят, — сиплю я, отрываясь от губ Олега.
— Плевать, — отвечает Раевский, впиваясь поцелуями в беззащитную шею.
— Возьми трубку, а то так и будут звонить, — бормочу я, хотя на самом деле мне совершенно нет дела до жаждущего общения абонента.
Олег нащупывает на столе свой мобильник, вслепую нажимает на прием вызова и рявкает в трубку:
— У вас одна минута.
Выслушав короткую реплику от мужского голоса, он взрывается:
— Ты охренел! Чего ржешь? Ты в прошлой жизни конем был? Макс, еще раз наберешь меня сегодня, будешь опять с разбитой рожей ходить!
Раевский отключается и сердито бросает телефон на стол.
— Мститель хренов!
Но как только его взгляд падает на хихикающую меня, вся его злобность трансформируется в совсем другой огонь. Упс! Кажется, сейчас я буду отрабатывать наказание вместо Лютаева.
Я соскальзываю со стола и предпринимаю попытку к бегству. Да только где там?
В мгновение ока, Раевский перехватывает меня и, заключая в тесные объятья, прижимает меня спиной к себе.
— Эля, не буди во мне зверя! — он снова трется о мою попку вставшим членом. Плотная ткань его джинсов не способна скрыть степень его возбуждения.
Лишая меня воли и всякого желания вырваться из захвата, Олег целует меня за ухом. Прижимается горячими губами к венке на шее и слегка покусывает. Колени мои слабеют, а руки наоборот сильнее цепляются за предплечье Раевского, который, со спину задрав свободную футболку на мне и стащив ее с меня через голову, целует мои плечи.
— Так бы и сожрал, — бормочет Олег.
Отбросив бесполезную сейчас майку, одной рукой он сминает грудь, а другой бесцеремонно стремится к тайному треугольнику.
— Умру, если не узнаю, насколько ты рыжая, — горячо дышит он мне в ухо.
Пальцы Раевского смело расстегивают пуговку на джинсах и проникают сразу под ткань трусиков. Его ладонь ложится на коротко стриженные кудряшки и сжимает мое девичество, вырывая у меня тихий вздох.
Средний палец поглаживает расщелинку плотно сомкнутых губ, через которые, тем не менее, сочится смазка. Основание ладони чуть давит на лобок, а палец легкими усилиями прокладывает себе дорогу к моей пещерке.
— Горячая девочка.
У меня там и правда сейчас горячо.
Добравшись до девственного входа, Олег лишь слегка его погладил и направил палец обратно, раскрывая половые губы и находя скользкий от моих выделений клитор.
Господи, за то, что начинает вытворять со мной Раевский надо или казнить, или награждать орденом.
Терзая мои шею поцелуями и укусами, посасывая мочку уха, Олег ласкает меня между ног так, что я почти теряю разум. То, что он позволил себе тогда, в веревочном лабиринте, — просто верх скромности, по сравнению с тем, что он делает сейчас.
Надавив на горошинку, Раевский начинает пальцем водить по кругу, потом спускать его снова к дырочке, погружать в нее одну фалангу, слушая бесстыднейшее хлюпанье, и возвращаться назад, слегка сжимая клитор между двумя пальцами.
Олег упивается моими стонами и движениями бедер, тем, как я вжимаюсь в него попкой и одобрительно вздыхаю, когда он сильнее сжимает полную грудь. Когда Раевский переходит на поглаживание входа в мою киску двумя пальцами, я уже почти достигаю точки невозврата.
Я вся сосредоточена там, где руки и губы Олега. Почти ничего не вижу и не слышу, поэтому рык Раевского становится для меня неожиданностью.
— Я ему башку оторву!
С трудом соображаю, что это реакция Олега на очередной телефонный звонок.
— Это мой, — лепечу я пересохшими губами.
Выпутываюсь из рук Раевского, но он поворачивает меня лицом к себе, и я вижу, что он тоже на грани.
— Плюнь, — требует он, беря мое лицо в ладони.
Но мне редко звонят среди дня. Это может быть важно.
Я тянусь к мобильнику и, взглянув на определитель, быстро отвечаю:
— Да, дядя Гера. Что-то случилось?
Глава 26. Коварство мужчин
— Подкидыш, аисты, которые тебя принесли, в очередной раз подтверждают свою несостоятельность как взрослых людей. Они в прошлом месяце отправили нам очередную посылку, в которую запаковали какие-то документы, которым им нужны прямо сейчас, а то им не дадут разрешение на вывоз очередных черепков.
— И в какой из коробок искать? — охреневаю я, припомнив, сколько их стоит по всей квартире.
— Твои аисты — твоя головная боль, — отбояривается дядя Гера, и я понимаю, что мне капец. — А ты бери трубки, они до тебя не смогли дозвониться, поэтому меня целый час грузили крайне важной информацией о неоспоримой исторической и художественной ценности сих артефактов.
Смотрю на экран и действительно вижу сверху индикатор пропущенного вызова. Ничего себе на меня Раевский действует, если я первый звонок вообще не слышала, да и о втором узнала, считай, от Олега.
— Если б они тебе рубин Каира везли, небось ты б не так запел, — ворчу я.
— Естественно, — соглашается дядя Гера. — Но чего-то все никак не везут. Поэтому вскрывай эти ящики сама.
— И я тебя люблю, дядя Гера, — мрачно отвечаю я, сбрасывая звонок.
Как представлю, сколько пыли я сегодня нажрусь…
— Дядя Гера? Герман Александрович Бергман — твой дядя? — голос Раевского выводит меня из печальных раздумий.
Оборачиваюсь к нему и вижу насколько он напряжен.
— А Давид Александрович Бергман — мой отец. Это так, чтоб не оставалось никаких сомнений, — сощуриваю на него глаза. — А что? Это что-то
